Владимир Стрельцов - Низвергая сильных и вознося смиренных. Kyrie Eleison

– Я слово своё помню и сдержу, – отвечала та. Она с пристальным вниманием следовала вдоль ряда поверженных врагов.

– Есть ли убитые в храме? – спросила она.

– Увы, да, маркиза, – ответил Гвидо, – я потерял двух человек, которых сразил Пётр Ченчи.

В это же мгновение Мароция остановилась перед поверженным на колени Петром. Тот поднял на неё взгляд, гордый и презрительный, глаза его сверкали дерзким огнём, на доброй половине лица его набирал свою силу лиловый кровоподтёк от удара тупым древком копья кого-то из тосканцев.

– Здравствуй, Пётр Ченчи из Тоссиньяно, – насмешливо произнесла Мароция. – Ты, кажется, этой ночью страстно желал меня увидеть. Я перед тобой, я слушаю тебя.

– Дьявол защитил тебя сегодня, но так будет не всегда.

– А кто защитит сегодня тебя, Пётр?

– Мой Господь, если то будет угодно Ему!

– Где брат твой?

Пётр не ответил.

– Его Святейшество находится у алтаря базилики. Он отказывается выходить. Рядом с ним мои люди, – ответил Гвидо.

– Герой Гарильяно уже не так искусно владеет мечом? Признаться, я думала увидеть его в строю нападавших. Это было бы занятно.

– Быть может, так бы и случилось, змея, если бы ты силою своего яда не лишила его сил! – Пётр говорил как человек, которому уже нечего было терять.

– Я думаю, ты довольно наговорил уже слов в этом мире. Закройте ему рот, – приказала Мароция, и слуги затолкали в рот Петру грязную тряпку.

Несколько минут Мароция размышляла, глядя на порубленные двери Латеранской базилики.

– Вот что, друг мой, – сказала она Гвидо, – пора извлечь нам нашего святого старца на свет Божий. Прошу вас сделать это самому с помощью ваших людей. Во избежание громких слов его, способных вселить страх в наших добропорядочных слуг и смутить разум, закройте уши себе, а ему на выходе также закройте рот. Ничего доброго он нам сказать точно не собирается, а значит, нам слышать его не стоит.

Гвидо одобрительно кивнул головой и направился внутрь базилики, захватив с собой двух дюжих молодцов, по всей видимости не слишком отягощённых совестью, так как четверть часа тому назад они же вдохновенно рубили двери святой церкви. Слуги слепили из листьев затычки себе в уши, граф самонадеянно посчитал это для себя излишним.

Папа Иоанн к тому времени перестал молиться и сидел на ступенях кафедры, наблюдая, как к нему приближаются палачи. «Вот и всё, вот и конец моему понтификату», – думал Иоанн, перед глазами которого вдруг встали сцены его коронации, состоявшиеся четырнадцать лет назад. Ах, если бы к нему хотя бы на мгновение вернулись те силы, он незамедлительно бросился бы с мечом в руке навстречу этому надменному тосканскому графу, и мало бы нашлось тех, кто не посочувствовал бы в этот момент самоуверенному тосканцу!

– Граф Гвидо, осознаёте ли вы, что сейчас совершаете? – Папа удивился собственному голосу. Он вроде бы и не собирался ничего говорить этим людям.

– Я беру под стражу того, кто узурпировал престол Святого Петра и до последнего дня своего вредил кафолической церкви.

– Что вы в этом понимаете, мессер Гвидо? Ваш поступок не останется без наказания со стороны Господина нашего, и гнев Его вы почувствуете очень скоро. Быть может, я не увижу уже больше капель очистительного дождя и цветения трав и деревьев, но также и вы не увидите это снова, ибо не доживёте до следующей весны и будете призваны Создателем всего сущего, который рассудит нас с вами.

Гвидо вспомнил слова Мароции и мысленно упрекнул себя за опасную глупость. Но было уже поздно. Слова были сказаны, пусть в следующую секунду слуги и запихнули в рот епископу Рима очередной наспех сделанный кляп.

Папу вывели на площадь и усадили на камни, как рядового пленника. Рядом с ним, по-прежнему на коленях, стоял его брат, других пленных Мароция уже успела отпустить, дав им на прощание несколько наставлений.

Враги встретились взглядами. Столько раз Мароция за все эти годы мысленно рисовала себе сцены мести своему ненавистнику, столько раз она сочиняла полные желчи и победного презрения монологи, адресованные Тоссиньяно, – а пришёл момент торжества, и она, к немалому своему изумлению, вдруг обнаружила, что ей совершенно нечего сказать. Победительница пап чувствовала в душе теперь редкостное опустошение и – невероятно! – определённую жалость, пусть скорее не к поверженному врагу, а к тому, что её долгое противостояние, полное побед и огорчительных поражений, во многом составлявшее смысл её существования, сегодня подошло к концу.

– Я знала, что день воздаяния тебе наступит, – прошептала она ему. – Вспомни теперь всё, что ты причинил мне.

Папа не сделал попытки заговорить. Он смотрел на Мароцию спокойно, без гнева, очевидно чувствуя сейчас своё моральное превосходство над одолевшим его, но не способным на истинное торжество врагом. Видимо, это почувствовала и сама Мароция и, в духе лучших традиций своего противостояния с Иоанном, невероятно разозлилась.

– Иоанна Тоссиньяно накрыть плащом от любопытных глаз и отвести в Замок Ангела, где держать его до суда Церкви над ним. Я над его судьбой более не властна. Но прежде чем вы уведёте Иоанна Тоссиньяно, я подвергну наказанию того, кто украл у меня герцогство Сполето, а сегодня намеревался лишить меня жизни. Заслуживает ли суда тот, кто был пойман на месте преступления и чья вина не требует доказательств? – обратилась она к стоявшим вокруг неё тосканским и кое-где оставшимся сполетским воинам.

– Он в твоей власти, сенатрисса! – послышались голоса.

– Пётр Ченчи из Тоссиньяно, я обвиняю тебя в том, что ты обманом завладел герцогством Сполето, обманом и по наущению брата своего проник в город Рим, где, нарушив законы города, ночью, как садовый вор, проник в мой дом и посягал на мою жизнь. Рядом с тобой стоят люди, которых ты привёл с собой. Ответьте, есть ли в моих словах напраслина?

– Мы подтверждаем твои слова, сенатрисса! – ответили ей несколько человек.

– Что делает хозяин, застигнувший вора в первый раз? Являясь добрым христианином, он не лишает жизни своего заблудшего брата, но в наказание лишает его руки, взявшей чужое, и глаза, соблазнившего его.

Она махнула рукой, и слуги Гвидо совершили страшную экзекуцию над Петром. Стоны несчастного огласили всю площадь; на окраинах её уже появлялись первые паломники и с боязливым любопытством вытягивали шеи, пытаясь разглядеть и объяснить действия вооружённых людей, стоящих у ступеней Латерана.

– Что делает хозяин, если во второй раз ловит того же человека в своём саду? Опять же, он не обязан лишать его жизни, ведь и Святой Петр когда-то за одну ночь трижды отрекался от Спасителя. Но в наказание он лишает его второй руки и второго глаза, дабы более зрение никогда уже не смогло соблазнить его.