Альберт Светлов - Перекрёстки детства

Вечер чёрные брови супил, стрелки на часах приближались к одиннадцати, и в сумерках его фортель не заметили. Непорядок матушка обнаружила утром, уходя на работу. Сразу поняв, чья это выходка, она ногой стала стучать в соседнюю дверь. Стучала, не стесняясь, – и порог, и притолока сотрясались от ударов. Наконец, за перегородкой проклюнулось шебаршение, и раздался хриплый мужской голос существа, измученного далеко не «Нарзаном»

– М-м-м, к-к-кто там? М-м-м…

Доносившееся «М-м-м» отчётливо означало – обитателя апартаментов колбасило после вчерашнего, а подлечиться он покуда не успел.

– Открывай, давай, женишок. Разговор есть. Дату свадьбы уточнять будем.

Показался взлохмаченный, опухший и заросший щетиной Женя, держащийся правой рукой за косяк, а левой – за собственную раскалывающуюся черепушку, с наскучившими ей лукавыми новеллами.

– Твои фокусы? – показала мама на огрызок провода.

Буян молчал, виновато кося мутным лиловым взглядом на стенку, накануне отсвечивающую звоночком.

– Короче, слушай. К пяти не отремонтируешь, – я иду в милицию и пишу заявление. Очередные пятнадцать суток получишь. Ясно—понятно?

– Я это… п-п-понятно, с-с-сделаю, – промямлил дебошир.

А мать, спустившись с крыльца и помахивая сумкой, со злым холодком иронии поспешила на завод.

Проспавшись, немного очухавшись, а, скорее всего, и чуток поправившись, Мартынов, помня угрозу соседки и, зная её крутой нрав, нащупал кнопку в кармане серых, клетчатых, давно не стираных штанов, в которых он приходил «п-п-па-а-агаварить», и занялся ремонтом.

Весь процесс наблюдала кормившая кроликов Клавдия Михайловна из квартиры №1, чьё внимание привлекли непонятные манипуляции неугомонного скандалиста у запертого чужого замка.

Всё, вероятно, прошло бы гладко, кабы не один момент, о коем никто не подумал. Жилище стояло пустым, мы с Владленом ушли на уроки, а электричество оставалось не отключено.

Вы не пробовали без перчаток возиться с оголённым кабелем под напряжением 220В? Я – нет, что я, дурак? А Женя попробовал. Голыми, дрожащими с отходняка пальцами.

Шваркнуло его знатно! Он с криком: «…е-е-етить!» слетел со ступенек и врезался в поленницу берёзовых дров, сложенную у веранды, опрокинув кадушку из-под потока и напугав кошку черепаховой масти, постигавшую в жёлобе дзен человечьей поломанной любви и молчания поэта.

Продолжая материться и мотать головой, будто отгоняя кого—то, видимого исключительно ему, Мартынов ускакал к себе.

Вернувшись, и не отметив никаких изменений, мамаша снова начала ломиться в провонявшую водкой, рыбой и табаком комнатушку:

– Эй, «переворот лаптя в воздухе»! Я в ментовку.

Мизантропичный монтёр-ракетчик нарисовался, словно по мановению волшебной палочки и сказал примирительно:

– Т-т-ты хоть… т-т-ток вы-ыруби.

Звонок он вернул на место, исчерпав инцидент с лодкой, разбившейся о постылый быт…

Той же осенью, в октябре, когда начались затяжные туманные дожди, иногда и с редким, сразу таявшим снежком, и разумнее было бы томиться после школы в тёплой квартире за интересной книжкой о капитане Питере Бладе, неудержимая страсть к поиску доморощенных приключений на свою задницу частенько влекла меня к плотине и швыряла в степь заледенелую.

Светловка образует у нашей деревеньки озерцо вытянутой формы, смахивающее очертаниями на расползшуюся печень циррозника. Водоём имеет не естественное происхождение, он создавался в период великих строек, и на его берегу располагалась небольшая электростанция, о которой ныне не дают забыть развалины. Пацанами мы, грошовые игрушки мастеря, излазили их вдоль и поперёк, ползая по поскрипывающему старому катеру с ржавым винтом, лежащему вверх килем в средней секции бывшей станции, и прикидывающемуся выбросившимся на песок гигантским китом, нежным и ранимым, точно польская граница в 1939 г. От собственно помещения почти ничего не осталось за исключением пары—тройки серых капитальных блоков, скрытых деревьями и разросшимся одичавшим кустарником. При желании туда можно попасть до сих пор, т.к. всё это находится в центре села, на территории разворованной в «обильные 2000-е» мебельной фабрики, но останавливает опасность обрушения ветхих строений. На чудом уцелевшем фронтоне читается фигурная дата основания – 1926. Однако не столько руины, источавшие плесневелую жуть и марктвеновскую таинственность, притягивали нас. Манила атмосфера заброшенности и гибельного запустения прежнего величия. Из грунта торчал стылый рожок почтальона и арматура, от сильного ветра с гнилушек перекрытий сыпалась земля и катились мелкие камушки, во впадинах под ногами хлюпала жижа. По прошествии многих лет я жалел, что не удосужился сфотографировать умирающий памятник деревенской истории, впрочем, теперь досадовать поздно.

Современный шлюз, призванный регулировать уровень пруда, построили в «эпоху волюнтаризма и следа от башмака на трибуне ООН», сковав его угрюмыми оглохшими стенами, а за ними, справа, свалив большие куски скальных пород. Левый берег – ниже правого, тоже насыпной, с преобладанием щебня и отдельных сизых булыжников, на треть ушедших в глубину. Забравшись на них, мы забрасывали леску с наживкой в середину потока.

Через дамбу, над ревущим водопадом, явственно видимом земному взору, пролегала избитая грунтовая дорога, поднимающаяся затем в горку. По её краю на протяжении спуска были установлены металлические ограждения и перила из труб. За год до описываемых событий, местный юморист, чудак и алкоголик Гена Краля, вёз в грузовике на фабрику несколько бочек краски. С горы, спускающейся к плотине, он решил промчаться лихо, с ветерком, сигналя, не притормаживая, но на беду, не справился с управлением, скатился с откоса, врезался в парапет, проломил его, и вместе с перевернувшимся автомобилем, рухнул в бездну. Говорят, пьяных Бог хранит. Гена подтвердит, ибо отделался тогда парой царапин на морде небритого лица. Чего нельзя сказать о машине, её, покалеченную, пришлось извлекать со дна подъёмным краном.

За утопленную технику и грубейшее нарушение ПДД Гену арестовали и судили, дав условно «двушку» и обязав возместить убыток. Не знаю, компенсировал ли он стоимость разбитого «ЗИЛа» и утраченных лакокрасочных материалов, но вскоре упомянутый прохиндей угрохал и свой мотоцикл «Урал», опять нисколько не пострадав при аварии. На нём он, шутя, рассекал перед гаишниками в самодельном шлеме, изготовленном из половины выеденного арбуза. Хохмач и сам служил в милиции, пока его не выгнали за пьяную драку с самогонщиком.