Григорий Жадько - Страна расстрелянных подсолнухов

– Стоит. Я вы-держу. Всю правду.

– Это будет жестоко, и я бы не хотела.

– Я сильный.

Она тяжело вздохнула и отвела взгляд, как будто что-то обнаружила на полу. Я видел только ее длинные ресницы и резкие черты лица, и тень, что падала от ее волос. Она была похожа на прихожанку из церкви, чистую и прекрасную в помыслах. Не хватало только светящегося нимба над головой.

– У вас сквозное ранение головы, – упавшим голосом промолвила девушка. – Осколок вошел в лобную кость и вышел вверх через 7 см. То, что вы очнулись и живы до сих пор чудо! Вас поэтому и на ту сторону отдавать не стали. Никто не понимает, как это может быть, но вы живы.

– Значит шан-сов нет? – задумчиво протянул я, пытаясь вымучить неестественную улыбку.

Варя беспомощно развела руками.

– Вы сами хотели это знать. Сквозное ранение черепа …тут ничего нельзя сделать. Я думаю и в Киеве, и в Москве, вам навряд ли могли бы помочь. До этого медицина еще не дошла. Любой другой орган, даже сердце, поддается лечению, замене, наконец, ну а тут мы пока бессильны.

– Н-да! – я прикрыл глаза, сознавая безвыходность положения и пытаясь с этим смириться.

– Вы наверно умрете ночью, все умирают ночью. Но я вколола хорошее обезболивающее, – она подоткнула одеяло у меня в ногах, поправила подушку. – Это из наших скромных довоенных запасов, Константин Григорьевич лично выделил. Вы почувствовали облегчение?

– Когда вы рядом.

– Я серьезно?

– Это правда.

– Ну, хорошо, важен результат, – не стала она спорить и глаза ее стали совсем грустные.

Мне действительно было немного лучше. Боль не прошла, но как-то заморозилась, скрючилась, и сидела сжавшаяся у меня в голове, готовая в любую минуту распрямиться, резко напомнить о себе. Я чувствовал ее связанную по рукам и ногам, спеленатую, но некрепко, и холил ее, обходил, как любимое и капризное дитя. Пусть поспит еще немного, даст мне немного радости жизни. Но в тот момент я связывал это с девушкой, и наверно был наивен.

– Я могу еще что-то сделать для вас? – поинтересовалась она.

Я смотрел на нее и видел не Варю. Это была мадонна, что сошла с бессмертных холстов Леонардо да Винчи или Рафаэля. Глаза у нее светились чудесным светом сострадания, нежности и милосердия.

– Можете! Пос-лед-нее же-ла-ние! … … Но боюсь, что вы не согла-си-итесь, – промолвил я с небольшой паузой.

– Говорите. Какое? – оживилась она и наклонилась ближе к моему лицу.

– Вы вы-полните? Обещаете? – голос мой дрогнул.

– Ну, если это в моих силах, – она участливо склонилась еще ближе.

– В ваших, – проронил я, вблизи рассматривая ее челку, что лезла ей в глаза. – И даже вам это ни-чего не будет стоить… Но боюсь, вы отка-житесь.

– Это вы на что намекаете? – недоуменно захлопала она ресницами и напряглась отстраняясь.

– Да-ааа, – подтвердил я, и замолчал.

– Что да? … Я не поняла?! – перешла она на шепот и растеряно оглянулась на дверь.

– Хочу увидеть вас всю.

Лицо ее вытянулось, она зарделась, но ничего не ответила. Она смотрела на меня – я на нее. Порозовевшее лицо девушки, несмотря на поздний час, было свежим. Стыдливый румянец шел ей. По-детски припухлые губы ее шевелились или мне казалось. Мы переговаривались взглядами. Она говорила: «Ну что ты придумал, … зачем… я ведь такая стеснительная, я ведь совсем не могу, и у меня никого никогда не было, и я никогда не раздевалась, это не честно просить об этом!» А я отвечал: «Да! Это большое свинство, это выкручивание рук, это запрещенный прием, но ведь у меня сегодня последняя ночь, и это только взгляд. Он не материален».

Она продолжала молчать и думать. Работа мысли была видна у нее на лице. Так продолжалось минуту, а может быть две или вечность. Мы продолжали говорить взглядами. Она не отводила взгляд, и глаза наши телепортировали информацию туда и обратно. "Решайся Варя! – говорили мои глаза. – Что тебе стоит. Об этом все равно никто не узнает!». «Но я так не могу! … Мы не настолько близки, …даже не целовались, ты же чужой человек, я едва знаю тебя. Ты должен меня понять!». " Я понимаю, я все понимаю, и даже если ты сейчас уйдешь, я не обижусь, но все же ты подумай. У меня просто нет времени, а так бы я тебя не просил».

Кто-то прошел по коридору. Шаги были шаркающие и колотили о пол костылем. Это кто-то из раненых отправился в туалет.

– Значит, ответа нет… – проронил я печально, когда шаги удалились.

– Данила, – она тяжело вздохнула, и мне показалось, глаза у нее повлажнели. – Может не надо?

– Может и не надо, – безропотно согласился я и отвел от нее глаза.

– Хорошо! – наконец выдавила она из себя и опять вздохнула или даже всхлипнула, пребывая, тем не менее, в нерешительности.

Варя подошла к двери, приперла ее шваброй и попробовала на надежность.

…

И вдруг в моем воспаленном сознании стали возникать образы прошлого. Они нагромождались теснились, будто кто-то невидимый вращал калейдоскоп времени. Появились картинки этого года, когда я еще был здоров и все что случилось со мной этой весной и летом. Но обо всем по порядку.

Я работал на заводе сварщиком. Меня называли сварщик золотые руки, и я этим горжусь. Ничего не преувеличиваю. Получал в отдельные месяцы больше начальника цеха. В бухгалтерии качали головами:

– Это что телефоны?

– Зарплата, – опускал я глаза. И слышал тяжелый вздох Клавдии Ивановны.

Как будто я был в чем-то виноват.

Когда началась эта катавасия, я на свои кровные 12 тыс. гривен купил помповое ружье Моссберг 500, и решил охранять митинги. Я тогда был за честность.

– У всех должно быть право услышанным, – говорил я, и глаза мои светились, я защищал проукраинские митинги. У нас в Харькове, тогда это было не безопасно. Пророссийски настроенных – было значительно больше.

– Ты русский? – спрашивали меня.

– Да русский. И что?!

Это «и что?» ставило спрашивающих в тупик. Мне многие говорили, что я херней маюсь, это полная чушь, и я еще пожалею об этом, но я твердо верил – это нужно моей стране, моему народу.

Нас организовали в пятерки. Одна машина, пять бойцов. На самом деле ездили трое. Людей не хватало. Потом осталось двое. Я без устали мотался с напарником – Лехой Лысаком – на моем стареньком Nissan Bluebird и меня распирала гордость.

– Леха! Давай! Мы реальные пацаны!

– Представляешь. Засыпаю на работе. Сплю по шесть часов.

– Потом выспимся.

Площадь Театральная, Конституции, Свободы. Калейдоскоп событий, лиц, мнений, споры до хрипоты.

– Кохання це «Love is» робити революцiю разом! [Любовь это революцию делать вместе]