Александр Шляпин - Небо нашей любви. Часть вторая

Тот сухими от жажды губами сжал её и втянул в себя дым. От него голова сделалась какая— то мягкая, словно вата и, отделившись от тела, медленно поплыла по палате. Валерка, прибитый дозой никотина беспомощно положил голову на подушку и, пустив слюнку, крепко заснул.

Проснулся он от какого— то странного то ли шума, то ли шепота. Не открывая глаз, прислушался.

– Слушай, Ферзь! Перо мне в ливер, я своими ушами слышал, как «Знахарь» тебя под сомнение поставил! Сказал, что на ближайшем «терлове» раскачает этот «рамс», чтобы тебя «зачуханить», как дешевого черта! Он говорит, что Ты как положняковый жулик должен этого служивового на штырину посадить. Ты же знаешь, что вору западло с красноперыми в одной хате зависать! – сказал неизвестный голос.

– Мне, Шмаль, понты корявые «Знахаря» известны. Он, сучара, вместо меня хочет стать положенцем, чтобы весь срок тут на больничке оттянуть. А меня на крови этого красноперого повязать! Ему по концу срока и указу грузина, штрафбат светит. Будет он на фронте своим тендером немецкие дзоты закупоривать. А он знает сука, как возьмет ствол в свои грабли, так его ссучат и самого воры к «чуханам» опустят. Вот он и бесится. – сказал знакомый Краснову голос.

Валерка, вроде как во сне перевернулся на бок, и сквозь щель в бинтовой повязке взглянул в сторону говорившего. На кровати, в рубахе и кальсонах, по— турецки сидел не кто иной, как Саша Фирсанов, и из алюминиевой кружки пил ядреный чифирь. Рядом с ним, опершись на спинку больничной койки, сидел другой урка. Он дыми папиросой и почти шепотом разговаривал с Ферзем. Удивлению Краснова не было предела. Что это было? Происки судьбы или настоящий господний промысел? Саша Фирсанов! Кто бы мог подумать, что здесь в глуши колымского края, за тысячи километров от Смоленска, он встретит не только земляка, но и своего заклятого врага детства. Как, как он поведет себя, когда с его лица снимут повязку? В тот миг Валерка вспомнил последнюю встречу с Сашкой, когда он вырубил его на футбольном поле. Вспомнил и мальчишескую дуэль из— за Ленки, в которую они оба были влюблены.

Сейчас Фирсанов не знал, что среди этих повязок, среди этих бинтов лежит Краснов. А зная, мог вполне задушить его. Мог, убить его ножом. Ведь по воровским законам все было бы честно и правильно. Завалить служивого было во все времена каторжанского закона в почете.

Анализируя свое положение, Краснов испугался. Не было страха, когда за ним гнались НКВДешники. Не испытывал он такого страха, когда один на один шел в лобовую атаку на «мессер». Не испытывал Валерка и страха в плену, когда знал, что его в любой момент могут расстрелять немцы. Сейчас он просто не хотел быть зарезанным, словно безропотная овца. Он не хотел погибать от рук того, с кем раньше делил не только окурок «Беломора», но и авторитет среди дворовой шпаны.

Знахарь появился на больничке на следующий день, когда Валерке было уже значительно лучше. Он делал вид, что лежит без чувств, а сам впитывал все то, что происходило в тот момент в лагерном лазарете.

– Эй, Ферзь! Я тут с жуликами покалякал, тебе западло в одной хате с краснопогонником чалиться! Ты же знаешь наши законы? Или ты его, или мы тебя! Самсон сказал: «Пусть Ферзь сам решает». А я, так кубатурю, ты в полном форшмаке! На вот, держи перо, и подумай, куда его воткнуть. – сказал Знахарь, и бросил каленую заточку на кровать Фирсанова.

– Да пошел, ты! Я знаю, что ты замыслил. Ты же чуешь, что тебя уже через месяц в штрафбат за яйца возьмут. Ты же не «контрик» и не РТДешник, а блатной! А по указу грузина все блатные, после срока, идут в штрафбаты. Будешь сука, кровью искупать свою вину перед Родиной. А я тут отлежусь! А что касается красноперого, так он летун. Как прилетел, так и исчез! Его уже сегодня или завтра заберут в поселковую больничку. Там все кремлевские «лепилы» сроки тянут.

– Мое дело предупредить! – зло и с гонором сказал Знахарь.

Оставленная на кровати Ферзя заточка, мелькнула в свете лампочки белой молнией и с хрустом костей, впилась ему в шею. Знахарь замер. От мгновенной боли, пронзившей его, он вытянулся, словно телеграфный столб, и тут же, отдав богу свою душу, рухнул лицом на пол. Кровь из горла и рта растеклась большим бурым пятном по свежевыскобленному больничными «шнырями» полу.

– Только, сука, аппетит мне испортил, – сказал сам себе Саша Фирсанов, и как ни в чем не бывало, взяв в руки «весло» и с задумчивым видом продолжил наворачивать больничную пайку из вареной картошки с соленой олениной.

Валерка при виде этого оторопел. На его глазах сейчас произошло убийство. Он думал, Фирсанова сейчас схватят, потащат в карцер и к его сроку добавят еще лет десять. Но он ошибался.

«Кум» – старлей из госбезопасности, появился ближе к отбою, после того, как вынесли вперед прохарями Знахаря. Старший лейтенант НКВД, зайдя в палату и, сняв шапку, присел на кровать Фирсанова. Ничего не говоря, он, молча и размеренно достал из планшета протокол, чернильную ручку, и спокойным тоном, даже улыбаясь, спросил:

– Ты че, Фирсанов, совсем тут на больничке охренел! За что ты, жигана завалил!? – сказал он, сходу напирая на урку, желая получить от него признательные показания.

Ферзь открыл тумбочку и, достав папиросу, закурил, предчувствуя долгий и задушевный разговор с опером.

– Я, начальник, лежу, сплю! Вдруг одним глазом вижу, как с заточкой заходит Знахарь и хочет убить этого летчика. Он только поднял руку, а я как— то случайно ударил по ней, и он сам себя заколол, – сказал тот спокойно, слегка хихикая.

– А ты знаешь, что наш хозяин этого летуна приравнял к легавым? Значит так и запишем! В момент покушения Ивана Знахарского на раненого представителя администрации колонии, Александр Фирсанов, применив силу, предотвратил преступление, – сказал он, расплываясь в ехидной улыбке. – Получишь от хозяина приварок к своему пайку!

– Э, э, э начальник! Так не пойдет! Ты что, хочешь меня самого сукой сделать? Ты лучше, так напиши – Знахарь проиграл мне в карты. Чтобы долг не отдавать, решил меня убить. А то, если воры узнают, что я помешал жигану завалить легавого, меня самого завтра спишут за баню. – сказал Ферзь, пыхтя папиросой.

– Ладно, заключенный Фирсанов. Пусть будет так! Знахарский сам напоролся на нож. Свидетелей же нет!?

– Во, во, нет! Нет! Откуда же им взяться!? И отпечатков пальцев моих нет! Заходит, сука Знахарь, в палату с пером. Поскользнулся. Бац, прямо кадыком на заточку! Бля, буду, начальник, все так и было! – обнажив желтые от табака зубы, нагло сказал, улыбнувшись Фирсанов.

– Я знаю все Ферзь! Мне уже донесли, что Знахарь метил на твое место. А чтобы сгноить тебя на киче или в БУРЕ, решил подставить тебя под военный трибунал на 58 ю пункт 14. Это же его заточка? Самсон назвал это настоящей махновщиной. Воры на твоей стороне, а значит и нам легче актировать этого урода. Боцман за тебя, сегодня тоже мазу тянул перед хозяином. Да и ты прав, нет на заточке твоих пальчиков! Ты же за лезвие нож держал!? А лезвие где? Лезвие в глотке! – сказал старлей, также нагло улыбаясь Фирсанову.