Джоанна Троллоп - Испанский любовник

„Я думаю, он по-прежнему навещает и Джулиет, так что для него мало что изменилось. Тебя же, напротив, ждут большие перемены, и надеюсь, ты не будешь разочарована. В жизни часто так бывает: ты выбираешь что-то абсолютно подходящее для тебя, но потом вдруг с удивлением обнаруживаешь, что последствия твоего выбора оказываются не столь желанны. Но свою природу не обманешь, особенно если приходишь к ее пониманию в зрелом возрасте. Я думаю о тебе". Подписано письмо было: „С любовью, твоя мама". Насколько помнила Фрэнсис, Барбара с давних пор не любила, чтобы ее звали „мама", ей больше нравилось строгое слово „мать". Но Лиззи и Фрэнсис упорно называли ее „мама", потому что так называли своих и чужих матерей все девочки в их школе – „моя мама", „мама Линн", „мама Сэлли"… Конечно, для Барбары это было страшное слово. Действительно, никому бы и в голову не пришло считать ее образцом материнства. Но письмо получилось хорошее, теплое и, как ни странно, произвело на Фрэнсис большее впечатление, чем более, с первого взгляда, любящее, заботливое, однако и более жалостливое письмо от Уильяма, переполненное страхами за дочь. Письма от Уильяма не подразумевали наличия у Фрэнсис способности к ответственному, самостоятельному выбору и пониманию всех его последствий.

Письмо Сэма было очень милым и жизнерадостным. Он по-детски просто объяснил, что написание письма входило в его домашнее задание по английскому, и он подумал, что, кстати, мог бы написать это письмо ей. Сэм писал, что их будущий новый дом великолепен, поскольку вплотную примыкает к площадке для игр парка Ленгуорта. Кроме того, спальня Сэма будет расположена в своеобразном мезонине. Дедушка будет жить в комнатах, расположенных в боковой пристройке, а в гараже для мамы устроят студию. Сэм писал также, что ему купили новые футбольные бутсы с красными шнурками (разумеется, великолепные), а Дэйви начал учиться играть на скрипке. Он занимается дни и ночи напролет, и звуки его скрипки напоминают визги кошки, которую дергают за хвост. Гарриет сделала очень короткую стрижку, папа недавно переболел гриппом, а Алистер влюбился в новую заведующую школьной столовой. Сэм полагал, что Фрэнсис известно, что в Севилье выращивают великолепные апельсины, а вот футбольная команда у них отвратительная и не идет ни в какое сравнение с блестящими командами из Мадрида или Бильбао. В конце он написал: „Уф, 150 слов! Конец задания. Можно остановиться. Хорошего тебе малыша. С любовью, Сэм".

От Лиззи ничего не было, хотя ее рукой был надписан конверт с письмом Сэма. Не было даже маленькой приписочки на помятом послании от племянника. Обижаться тут было не на что – ведь Фрэнсис сама хотела, даже требовала, чтобы Лиззи оставила ее в покое со своими заботами. „Думай о хорошем, прекрати эти пустые разговоры, занимайся конкретными делами", – говорила сестре Фрэнсис. Вот теперь у Лиззи и появилось это дело в виде одного из старых домов эпохи короля Эдуарда, что вытянулись в ряд вдоль одной из сторон городского парка Ленгуорта. Задние дворы домов отделяла от парка липовая аллея, а с внешней стороны у них имелись одинаковые низкие двустворчатые ворота, выходившие прямо на улицу. От нового дома было легко добраться пешком и до школы, и до „Галереи", и до боулинг-клуба, членом которого теперь стал Уильям. Он вступил в клуб больше для того, чтобы поддразнить Джулиет, но неожиданно затея эта пришлась ему по душе. „Я даже обнаружил у себя некоторые способности к боулингу, – писал он в письме. – Спорт этот, конечно, не для героев, но он тоньше, чем ты думаешь".

Внезапно перед глазами Фрэнсис, словно наяву, возникла эта картина: лужайка перед домом, уставленная велосипедами; хлопающие двери и снующие повсюду дети; развешиваемое по воскресеньям выстиранное белье; звуки музыкальных инструментов детей; серьезные разговоры за едой на кухне; шум дождя и жалобное мяуканье Корнфлекса, просящегося с улицы в дом. Все это показалось ей вдруг до боли родным и одновременно ужасно далеким.

Дверь палаты открылась. Вошла медсестра – маленькая аккуратная испаночка с гладко зачесанными черными волосами. Она бесшумно ступала по полу ножками в белых тапочках.

– Сеньора Шор?

– Да, – отозвалась Фрэнсис.

– Вы следите за интервалами между схватками?

– Да, они повторяются через каждые пять минут, – сказала Фрэнсис. Она склонилась над сумкой, убирая письма. Они были из Англии, из прошлого. А она сейчас в Испании, на пороге будущего.

– Фрэнсис?

Она открыла глаза. Над ней склонился Луис. Он был одет в деловой костюм, а в руках держал большой букет цветов.

– Здравствуй.

– Как ты себя чувствуешь? Все прошло нормально?

– Да, – сказала Фрэнсис, с трудом усаживаясь в кровати. – Все прошло нормально. И достаточно легко. Наверное, это то немногое, что я могу научиться делать хорошо.

Луис положил цветы в изголовье кровати. Он выглядел взволнованным.

– Я примчался, как только узнал…

– Спасибо, – вежливо отозвалась Фрэнсис. Несколько секунд он всматривался в ее лицо, затем наклонился и поцеловал ее в лоб.

– Было очень больно?

– Конечно, без боли здесь не обойтись. Но доктор Рамирес мне очень помогла. Кроме того, эта боль – особенная, она созидающая. Хочешь посмотреть на него?

Луис взял ее руки в свои.

– Да, да, конечно…

Фрэнсис показала взглядом в ноги кровати, где стояла аккуратная пластмассовая кроватка-колыбелька на резиновых колесиках.

– Обычно кроватка стоит рядом со мной, и я все время смотрю на него. Но, когда я засыпаю, они почему-то откатывают ее. Иди и посмотри.

– Да, – сказал Луис, не двигаясь. – Мальчик.

– Да. Маленький мальчик. Со светлыми волосами и темными глазами. Как он мог получиться таким?

– Ты выглядишь счастливой!

– Еще бы мне не быть счастливой! – почти закричала Фрэнсис. – Я на седьмом небе. Я никогда в жизни еще не чувствовала себя созидателем. Может быть, завтра я буду плакать, так со многими случается, но сегодня мне принадлежит весь мир!

Он слегка сжал ее руки и отпустил их. Затем встал, прошел к ногам кровати и заглянул в колыбельку. Он, казалось, делал это с опаской.

– Возьми его на руки, – сказала Фрэнсис. Он сделал беспомощный жест и засмеялся.

– Взять? Но я не умею.

– Просто возьми и все! Ведь это так естественно! Подсунь руки ему под спинку и подними.

Он склонился над колыбелькой, осторожно опустив в нее руки. Неожиданно его лицо слегка потемнело, как бывало, когда его обуревали сильные чувства. „Боже, – подумала Фрэнсис, – неужели он сейчас заплачет?" Луис осторожно поднял спящего ребенка и приложил его к плечу. Тот инстинктивно свернулся клубочком в руках Луиса, спокойный и довольный. Луис бросил на Фрэнсис взгляд, исполненный боли, и покачал головой, будто силясь понять что-то недоступное. Затем он медленно отошел к окну и остановился там спиной к кровати, нежно придерживая ребенка.