Виктория Вольская - Я не верю

– Может, между Витой и Алёной Николаевной произошёл конфликт?

– Я не знаю, Насть. Она не делится со мной. Как бы я ни пыталась пойти на диалог, она упорно меня игнорирует. Бывают, конечно, моменты, когда она оттаивает, и мы несколько дней общаемся нормально, но потом опять её переключает. И я не понимаю, что я делаю не так. Я устала оценивать каждое своё действие, обдумывать заранее каждое сказанное ей слово. Я не знаю её, Насть. Я отвратительная мать.

– С оценкой не торопись. Ты хорошая мама. Ты постоянно пытаешься найти точки соприкосновения с дочерью, да, они не все верные, но ты не сдаёшься, ты пытаешься её понять и принять. А это очень важно. Дочь твоя тоже не всегда злится на тебя. Она словно специально держит себя в состоянии отчуждения, но, расслабившись и забывшись об этом, налаживает контакт с тобой. Причин такого поведения множество: обида, разочарование, чувство вины.

– Ну какое у неё может быть чувство вины по отношению ко мне? Она ж тогда была совсем ребёнком.

– Тебе нужно делать всё, чтобы она тебе доверяла. Без доверия она не раскроется перед тобой.

– Понятно, что ничего не понятно. Я ещё больше запуталась.

– Давай начнём с малого. Первые признаки отчуждения появились после совместных занятий с Алёной Николаевной. Так?

– Наверное. Может, она с подругой поссорилась по дороге от репетитора?

– Такой вариант событий тоже возможен, но его мы отработаем позже. Сейчас же попробуй напомнить ей о её классной руководительнице. Скажи, что встретила её случайно на улице. Посмотри на реакцию. Внимательно следи за мимикой, жестами и интонацией. Потом расскажешь всё подробно, и мы обдумаем, как действовать дальше.

– Мне сегодня об этом спросить?

– Необязательно. Желательно в непринужденной и расположенной к беседе обстановке.

– Такие моменты у нас крайне редки, но я постараюсь. Спасибо, что выслушала.

– Молодец, что пришла.

Выйдя из кабинета подруги, я направилась в регистратуру. Нужно заполнить несколько журналов, пока я от начальника не получила.

– Оль, привет, – мужские руки обнимают меня за плечи.

– Привет, Олег. На операции был?

– Да.

– Ты по делу или просто решил пройтись со мной под ручку?

– Выдай Крымову пачку масок. Нечего ему людей пугать своей физиономией.

– А что случилось? – обеспокоенно спрашиваю я.

– А ты его ещё с утра не видела?

– Нет.

– Ну, тогда полюбуйся, – взглядом показывает в сторону ординаторской, и я поворачиваю голову.

Выходя из ординаторской, я сталкиваюсь с Олегом и Ольгой. Оля, замерев, смотрит на меня обеспокоенным взглядом. По выражению понимаю, что хочет о многом спросить, но сдерживается, стоя рядом с коллегой.

– Ну что, Крымов, пошли, маски выдам.

– Слушаюсь, Ольга Александровна, – иду следом за ней, держась на несколько шагов позади.

– Идите, идите, – кричит нам вслед Мартынов. – Глеб, через полчаса плановая операция.

– Я помню, – бурчу в ответ.

Радует, что коллеги поддерживают меня в стремлении покорить сердце этой женщины с огненными волосами.

Оля идёт впереди меня, покачивая бёдрами, и я с трудом отвожу взгляд от её пятой точки. Она достаёт из кармана белого халата ключи от кабинета, открывает дверь и входит, оставляя дверь открытой для меня. Я захожу, закрывая плотно за собой дверь.

– Что случилось? – спрашивает Оля, стоя ко мне спиной. Ищет в шкафу с медикаментами коробку с масками.

– Подрался, – коротко отвечаю я, подходя ближе.

Встаю позади неё. Ольга нагибается немного, чтобы достать коробку с самой нижней полки. Но, почувствовав меня за спиной, выпрямляется и отходит в сторону. Жаль, очень красиво смотрелась она в этой позе.

– Достань, пожалуйста, – просит она меня, указывая взглядом на полку.

– Какую именно? – спрашиваю, смотря на стоящие на нужной полке коробки.

– С синей полосой.

– Готово, – ставлю коробку на письменный стол.

Оля берёт ножницы и вскрывает её. Достаёт упаковку медицинских масок и протягивает мне.

– Спасибо, – отвечаю я, собираясь уходить.

– Подожди. Я мазь тебе дам, она очень хорошая, через пару дней всё пройдёт.

Оля подходит к другому шкафу и достаёт тюбик с мазью, протягивает его мне.

– Намажешь? – предлагаю я.

– Я? – удивлённо переспрашивает она.

– Ты, – мы смотрим друг другу в глаза. В её взгляде смятение и растерянность, в моём – просьба. Мольба о прикосновении, простом и мимолётном. Но оно мне жизненно необходимо. Хочу почувствовать кожей касание её пальцев к моим губам.

– Ну хорошо, – сдаётся она. – Присядь на стул.

Я сажусь в её рабочее кресло, Оля встаёт передо мной, и я раздвигаю свои ноги шире, чтобы она могла ещё ближе подойти ко мне. И она делает этот шаг. Чёрт, я тащусь от этой близости.

Она открывает тюбик и кладёт крышечку на стол.

А мне хочется положить свои ладони на её талию.

Она выдавливает немного мази на свой пальчик.

Опустить бы руки по её бёдрам вниз.

Она накладывает мазь тонким слоем на рану.

Мечтаю залезть своими шаловливыми ручками под её халат.

Закрывает мазь.

Еще мгновение и я посажу её на этот стол и буду целовать, забыв о ране на губе.

Оля делает шаг назад. Хватаюсь за подол халата, не позволяя отойти дальше. Оля удивлённо смотрит на меня.

– Жжёт. Подуй, – шепчу я.

– Крымов, мазь с охлаждающим эффектом. Жжения быть не должно.

– Ну пожалей меня, Оль, – смотрю на неё жалостливо и умоляюще.

– Глеб, прекращай играться. Отпусти.

– А если не отпущу, – дергаю халат на себя, заставляя Ольгу вернуться ко мне.

– Зачем ты опять начинаешь? Я тебе уже много раз повторяла, что между нами ничего никогда не будет.

– А я тебе много раз говорил, что будет. Я не отстану. Я тебя люблю.

– Не бросайся такими словами.

– Ты ещё скажи, что я слишком молод, чтобы знать, что такое любовь.

– Возможно.

Ну ни хрена себе заявление!!!

– Во сколько лет ты вышла замуж?

– В восемнадцать.

– Твой муж тебя любил?

– Конечно.

– Сколько лет ему было, когда он впервые признался тебе в любви?

– Двадцать.

– Тогда ты сама себе противоречишь. Значит, он в двадцать знал, что такое любовь, а я в свои двадцать пять не знаю. Я молод, а он каким был?

– Он был молод, и я была молода.

– Значит, не во мне дело. Это ты себя считаешь слишком старой для меня. Угадал?

– Я никогда этого от тебя не скрывала. Я старше тебя и априори не подхожу тебе.

– А как же любви все возрасты покорны? Или после тридцати эта функция отключается?

– Глеб, ты мне неинтересен, – говорит она, опуская взгляд в пол.

– Врёшь, Оля, – я встаю со стула. – Это я знаю точно, – беру её за подбородок и заставляю смотреть мне в глаза. – И пока я в этом уверен, в покое я тебя не оставлю.