КОСТАС БОБСКИ - ГОЛУБОЙ РАССВЕТ

Мы познакомились на пляже. Он подошел помочь поднять мне упавший байк, и я приметил на его кисти фенечку радужного цвета. Когда дело было сделано, и Винс принял вертикальное положение, я аккуратно взял его за руку и расспросил о его принадлежности к нам и нашему делу. Он меня узнал, почти сразу назвав мое имя и представился Артемом. Страх в глазах уступил место интересу и радости общения. Он переехал сюда учиться, встретил любовь на параллельном потоке и теперь выхватывает редкие моменты радости от жизни. Подсказал хорошую гостиницу с охраняемой парковкой для мотоцикла, куда мы и направлялись. Договорился с администратором о скидке и подождал меня внизу, пока я скинул багаж и натянул сменную одежду, оставив только куртку, чтоб не продуло. Такая привязанность к полузнакомому человеку характерна для любой закрытой и малой социальной группе. Объединенные страхом и общими целями, скрываясь в подполье, рождаются новые формы общения и невербальных сигналов. Интуитивно общаются. Различают своих в толпе и тех, кого лучше опасаться. Придут на взаимовыручку и помогут. Не потому, что должны, но потому, что другой сделал бы так же. Круговая порука, эволюционировавшая в полное взаимопонимание. Мы шли размеренным шагом по улице, обмениваясь впечатлением и смеясь в полный голос. Смех отражается от стен, и эхом уносится дальше, оседая удивлением в глазах прохожих. Они отвыкли от такого, голые эмоции, радости общения. На нас косились, но никто ничего не предпринимал. Артем хлопнул меня по плечу и ткнул на неприметную дверь. Мы на месте.

Внутри царит полумрак, освящаемый светом тусклых неоновых ламп. Воздух тяжелый от сизого дыма, и пропитан алкоголем. В тесном помещении все кучкуются по интересам, образуя микрогруппы, но не сегодня. Все внимание приковано ко мне, как к новичку в давно устоявшейся группе. Мной интересуются и слушают. Я спорю с девушкой активисткой по имени Ника, с покрашенными в красный цвет волосами, внимательно меня слушающей сквозь корректирующие очки в роговой оправе.

«На протяжении многих тысяч лет человеческой истории спокойных времён практически не было. Войны племён, войны государств, войны за ресурсы, мировые войны. Ты, правда, думаешь, что в новом миллениуме всё изменится волшебным образом?».

«Да, человечеству нужно дать шанс». – Ника ответила довольно грустным тоном. Кажется, она не до конца уверена в своём ответе.

«Человечеству не нужен шанс. Человечество планомерно уничтожает само себя с самого начала существования. Социокультурные различия непреодолимы. Посмотри вокруг, вчерашние пацифисты, которые ратовали за мир, дружбу народов и единорогов продвигают культуру отмены. Заговорил на неудобную тему? Тебя забанят везде, уволят с работы, ты потеряешь друзей. Имеешь противоположное мнение? Ты фашист. Хотя, запрет любой противополжной большинству идеи, и есть фашизм».

«Нет, не фашизм. Если ты толкаешь речи на языке ненависти, тебя следует изолировать от общества».

«Как это, язык ненависти?».

«Этих убить, эти нелюди, этого нельзя, того нельзя. Речь с ярко выраженным негативным подтекстом. Удивительно, что такое вообще нужно объяснять».

«Я просто несу сам ответственность за свои чувства, и всем советую. Меня сложно оскорбить словами, я просто уйду в крайнем случае. Если, конечно, моей жизни не угрожает опасность. Тогда придётся применять силу».

«Ой, сила это удел слабых». Ника отмахнулась.

«Такие телеги катают только люди, никогда в жизни не сталкивавшихся с реальным насилием. Маньяку в лесу, наркоману на ломке с ножом в руке ты такого не скажешь. И даже не убежишь, если сидишь на диванчике целыми днями. С кем-то можно уладить конфликт, но чаще всего поймут язык силы. Подумай, сколько проблем, сколько психического насилия можно было бы прекратить, дав агрессору в морду, или прострелив ему ноги!».

Вопрос был сложный, болезненный и конца этой линии не было. Происходит типичный обмен опытом. Классическое рождение истины в споре, только роды с осложнениями. Артем делится трудностями скрытой жизни периферийного гея, не имеющего возможности не только пройтись со своим партнером за руки, но и носить определенную одежду:

«Я шел домой с работы, изрядно припозднившись. Они появились из ниоткуда и стрельнули сигарету, но это был всего лишь повод. Началась травля, меня толкали, как ранец школьника летает из рук в руки, пока низкорослый товарищ мечется между хулиганами. Один из них увидел серьгу в ухе, ну и вот».

Он повернул голову так, чтоб стало видно оторванную мочку правого уха.

Я изумился:" Просто так вырвали кусок уха? Животные. Что сказала полиция?».

Артем пожал плечами. «Ничего, развели руками, я же в больничке лежал долго. Память они мне отбили, лиц я не запомнил. Заявление приняли и убрали в долгий ящик».

Меня поражала простота, с которой люди делились негативным опытом. Многие годы меньшинства живут в непонимании и секретности, боясь делится переживаниями, не дойдущие до многих умов. Но ощущение близости и искренности творит чудеса даже в вопросах сокровенности. Мы обменялись контактами и я получил адрес квартиры, с намеком на посиделки за чаем и разговорами. Я был не готов сейчас никуда ехать, поэтому любезно распрощался со всеми и отправился на выход. Опьяненный алкоголем, я нес свое тело на автопилоте, держа в голове маршрут. Не помню, как добрался до номера, но добрался без происшествий.

В юности я опытном путём понял, что неизлечимо болен. В ответ на душевное откровение с самыми близкими я получил странный период моей жизни. Меня поместили в психиатрическую клинику и лечили от моего недуга. Быть другим. Выбирать. Белую ворону пытались покрасить краской из сажи. Точка отсчёта времени началась со звука скрипящих колёс по кафельному покрытию. Со сдавленными ремнями ощущениями. С убеждениями, внемлить которым мне предстояло до конца. Дни слились в одно, непрекращающееся безумие. В крики и вопли ночных страдальцев, волею судьбы запертых в стенах сумасшествия. Временами тело отторгало многочисленные препараты, принимая помощь души, запертой в круговороте галлюцинаций и рефлексии. Я сижу восемь часов с бритвенным лезвием в трясущихся ручках, исхудавших, израненных, холодных. Но я не могу, мне не хватает сил. Как у любого больного. Я один. Мой ужас разбавляет сладкой непосредственностью псих. Он наблюдает за самоубийственной истерикой. Хочешь избавить жалкого идиота от страданий? Я передаю ему силу наточенного металла, силу вершителя судеб, несущего забвение. И мы сидим рядом, связанные всепоглощающим бессилием. Тогда произошёл перелом.

Крупный дождь барабанит по металлическому подоконнику хаотичной дробью. Приглушённый свет лампы сливается с сумерками по ту сторону окна, которые властвуют в тени туч, незримые солнцем. Густой сигаретный дым укутывает одиночество, заполняет пространство четырёх стен, разбавленное присутствием сгорбленной фигуры. Стук капель неестественно контрастирует с абсолютной тишиной. Но одиночество обманчиво. Там, за пределами геометрии, своим бурным потоком течёт жизнь, с отчаянными безумцами, которые бросают все силы на обуздание стихии, или смиренно плывут по водоворотам событий. Ее просто не видно за стеной дождя. Кажется, он будет продолжаться вечно. И даже надоедающий шум не так донимает слух.