Людмила Толмачева - Мечты сбываются. Роман

– Так и есть. А вино, хорошее, выдержанное, возвышает душу.

– Ну не знаю, – усмехнулся Олег, качая головой.

– Я ведь о собственных ощущениях, – уточнил Балашов. – За все человечество не берусь судить.

– Тогда прошу прощения, если обидел.

– Не извиняйтесь. Ведь вы искренне усомнились.

– А вы психолог не меньше меня. Хотя по профессии, скорее всего, служивый человек. Офицер?

– В точку. От вас, смотрю, ничего не укроется.

– Здесь не надо быть академиком. Я сделал вывод из очевидного. Выправка, аккуратность, сдержанность и еще кое-что, именуемое «военной косточкой», – ваш внешний портрет.

– Военная косточка это, должно быть, педантичность?

– В том числе. И я бы добавил сюда умение разбираться в людях и подчинять их своей воле.

– Ого! Много же я о себе узнал, – наполняя стаканы, рассмеялся Балашов.

– Не скромничайте. Все вы прекрасно знаете и понимаете. Ведь я забыл упомянуть главное в вашем портрете.

– И что же? – поднимая стакан, поинтересовался Балашов.

– Глубокий ум. Он сквозит и во взгляде, и в вашей речи…

– Слава богу, что вы заметили это. А то образ Скалозуба мне мало импонирует.

– Тем не менее, скалозубов у нас хватает.

– Ну что, за умных профессионалов? – предложил тост Балашов.

– За них.

Они с удовольствием принялись за вареную курицу, на какое-то время забыв о коньяке и разговорах.

– Хороша! – похвалил Олег, прикончив ножку и крылышко. – Юля какие-то специи добавляет, когда варит. И вкус, и аромат… Просто волшебные.

– Это верно, – вытирая руки салфеткой, согласился Балашов. – Передайте супруге мою благодарность.

– Передам.

Глаза Олега затуманились, на губах застыла по-детски беззащитная улыбка.

– Мы ведь с ней еще студентами поженились, – вдруг заговорил он после паузы. – Сначала в общаге ютились, потом комнату получили…

Балашов слушал, откинувшись на спинку дивана. Чтобы перебороть желание закурить, он медленно потягивал остывший чай с лимоном.

– Она у меня настоящая красавица, – не без гордости заявил Олег.

– А фото есть с собой?

– Есть, – оживился попутчик и полез в карман дубленки. – Вот, посмотрите.

Вынув фотографию из бумажника, Олег протянул ее Балашову. Тот

с интересом смотрел на милое лицо незнакомки, отмечая неправильность черт и немолодой возраст. Было в нем что-то неуловимо женственное и по-своему привлекательное, оттого, наверное, возвращая снимок, он совершенно искренне заметил:

– Очень милая женщина.

– Как точно вы сказали, – благодарно подхватил Олег. – Милая. Она, конечно, не королева красоты в общепринятом смысле. Но… Понимаете…

Голос его дрогнул. Судорожно сглотнув, он замолчал, очевидно, чтобы успокоиться, а затем продолжил:

– У нее была онкология. Пять лет назад сделали операцию. Сказали, что дают гарантию на пять лет, а потом…

И вновь волнение не позволило ему говорить.

Мужчины молчали, и лишь однообразный стук колес царил в замкнутом пространстве купе, успокаивая и баюкая пассажиров.

– Пять лет гарантии. Откуда эта цифра? – внезапно заговорил Олег.

– Это усредненная цифра, – твердо произнес Балашов. – Но существует конкретный человек с индивидуальными характеристиками организма. Я знаю людей, которые после операции прожили до глубокой старости.

– Вот и она верит… А я…

Он безнадежно махнул рукой и отвернулся к окну.

Балашов потянулся к бутылке, плеснул в стаканы по пятьдесят граммов.

– Давайте выпьем, – предложил он. – За Юлию.

Олег молча взял стакан и залпом осушил его.

– Сейчас бы закурить, – морщась, пожаловался он.

– Я тем же страдаю.

– Ладно, потерпим, – как бы приказав самому себе, сказал Олег и взял со стола яблоко.

– Вы счастливый человек, – неожиданно сказал Балашов.

– Вот те на! – изумился Олег, забыв надкусить яблоко, которое держал возле рта.

– Да-да, и не спорьте. Вы любите свою жену. И она вас, судя по всему. У вас это взаимно. Такое редко бывает. А вот мне не повезло…

Олег пристально смотрел на попутчика, удивляясь перемене, произошедшей с его лицом. Невозмутимо-спокойное, оно вдруг обрело черты горькой безысходности.

– Страшно признаваться в этом в пятьдесят лет, когда молодость позади, – продолжал Балашов, опустив глаза. – Но это данность, и от нее никуда не денешься. Не было в моей семейной жизни такого трепета, как у вас. Таких близких отношений.

Он посмотрел в глаза соседу, и тот внутренне содрогнулся от метнувшейся на него тоски, застарелой, незалеченной.

– Ирины уже нет. Умерла от сердечного приступа год назад.

Мы тоже молодыми поженились. Я курсант, она студентка первого меда. Вначале ее капризы и эгоизм казались забавной игрой. Но шли годы, а она не менялась. А если и менялась, то в худшую сторону.

– Вы любили ее?

– Теперь не знаю. Скорей всего, была молодая страсть. Она хорошенькая была. Природная блондинка, с фиалковыми глазами.

– Редкая красота.

– Да, редкая, – равнодушно подтвердил Балашов. – Такая же редкая, как и ее больное самолюбие. Она выросла в семье профессора и оперной певицы. У них были слуги. Ирина берегла руки для игры на фортепьяно. Но когда мы оказались в гарнизоне, где воду брали из единственного колодца, а печь растапливали соломой… Короче, большую часть домашней работы делал я. Она не работала, а по дому лишь кое-как готовила обед. Когда родился сын, то и готовить пришлось мне. Нет, я не хочу все свести к пошлым упрекам… Хотя, сами понимаете, после двенадцати часов работы в экстремальных условиях как-то по-особому хочется домашнего уюта и женской заботы. И все же не в этом дело. Мы все больше отдалялись друг от друга. Она плакала, упрекала меня во всех ужасах быта, в том, что она губит себя в этой глуши, а я не могу потребовать у начальства лучших условий. Мы перестали разговаривать. А потом и… Одним словом, и в сексе мне было отказано.

Балашов нервно разорвал салфетку, сложенную вчетверо, посмотрел в синеву надвигающихся сумерек, и продолжил:

– После моего повышения жизнь потихоньку наладилась. Так мне казалось первое время. Ирина работала по специальности, по вечерам играла в полковом оркестре, в офицерском клубе. В гарнизоне были бытовые удобства, а в городе – магазины, развлечения. Она красиво одевалась, была самой элегантной среди женщин. Однажды я вернулся из командировки и застал Ирину с командиром полка…

Олег, плотно сжав губы, смотрел на Балашова и даже не пытался примерить на себя его судьбу. Не приведи господь, как говорится.

– Вы простили ее? – как бы утверждая, спросил он.

– Не то чтобы простил. Предательство нельзя простить. Смирился. У меня не было другого выхода. Она плакала, клялась, опять же обвиняла меня… Ради сына я старался не накалять страсти и не устраивать сцен.