Илона Якимова - Белокурый. Грубое сватовство

Босуэлл не только лишил Ангуса значительной части конницы и ослабил войско регента не менее, чем на тысячу человек, если считать и пехоту – что давало Хантли весьма серьезное преимущество по головам и ставило под удар всю кампанию регента в целом – но и воспрепятствовал Ангусу произвести немедленное возмездие. Уолтер Скотт, предприняв сей маневр, удовлетворился тем, что люди регента остановились на полном ходу в своем марше – и в полном замешательстве, не слыша приказа ошеломленного командующего, не зная, что предпринять.

– Керры где? – заорал тут на брата Ангус, приходя в себя, привставая в седле на стременах, окидывая берег Элмонда горящим взором. Босуэлл и Скотт явились одновременно, но пока один удирал к армии королевы, со вторым, прикрывавшим его отход, можно было успеть посчитаться. – Где, мать их за ногу, эти сукины дети Керры, которые должны были подойти еще пять миль тому назад?! Именно теперь, когда они мне нужны?

– Керры не придут, он купил их… – отвечал Питтедрейк, комкая в руке только что доставленное письмо, не называя имени того, кого они так долго ждали, кто был теперь обречен участи самой худшей. – И, подумать только, этот подонок заплатил Керрам деньгами, взятыми у меня, за моей подписью!

– Надеюсь, ты хотя бы прикончил его гонца?

– Сожалею, это был мой гонец, Арчибальд, – хмуро молвил сэр Джордж. – Те, что были его, приносили иные вести.

– Джордж… – и в том, как Ангус произнес имя брата, был приговор, однако ни слова укора не прозвучало. Во-первых, Ангус сам разрешил Джорджу вступить в сомнительный союз с Босуэллом, во-вторых, пребывал в том предельном бешенстве, что не способно излиться в упреках и поношении. – Пошли к Аррану спросить, поднимать ли его штандарт в бою!

Лицо его было темно от кипящей желчи, уголок рта подергивался, пегая от седины борода топорщилась, словно шерсть на загривке волка. Ангуса душила ярость, которой не было выхода – и она прорвалась в чудовищной брани, в самой лютой хуле, когда спешно прибывший грум регента не велел вступать в бой под страхом обвинения в государственной измене и немедленного суда. Арчибальд Дуглас дал коню шпоры, безжалостно окровавив тому бока – и умчался назад, к стягам Максвелла и регента, самолично объясняться с Арраном и требовать позволения на битву.

Двумя часами позже лекарь регента пустил ему кровь, чтоб избежать очевидной опасности удара.

Переговоры длились весь день до глубокой ночи – тошно, медленно, склочно.

Босуэлл сидел в шатре Хантли, пропыленный, как черт, веселый, зубоскалил и рассказывал последние приграничные сплетни ровно четверть часа, после чего, обтеревшись от пота и переменив сорочку, отбыл в Линтлитгоу с двумястами конных – не сказав кузену, на кой ляд, но с полным доверием и благословением последнего. Вестники шмыгали взад и вперед от лордов регента к лордам королевы, попеременно предлагая условия, поправки, рассеивая и заново возбуждая сомнения и недовольство… Джеймс Гамильтон, граф Арран, понимая, что подошел к той границе, на которой лорды королевы могут поднять в Парламенте вопрос о его смещении, не желал кровопролития, и потому был обманчиво мягок. И торговался, торговался, торговался снова… сошлись на следующем: во избежание того, чтобы королева Мария Стюарт повторила детские злоключения своего отца, вот так же передаваемого с рук на руки тщеславцами, следует приставить к ней четверых лордов-охранителей, выбранных из наиболее достойных. Аргайла и Сазерленда отмели сразу, как горцев, которым есть, чем озаботиться и в своих землях, Пейсли, несмотря на свою кристальную честность, не прошел потому, что был в родстве с регентом, кандидатуру Леннокса регент отказался даже обсуждать.

– Босуэлл! – назвал Хантли.

– Черта с два! – не сдержался лорд Патрик Грэм. – Ни за что!

– Имя более, чем сомнительное… – хмуро согласился Роберт Максвелл. – Известно, Хантли, что вы его всюду тянете, но надо бы ему и совесть иметь…

– Он же из ваших, – невозмутимо предположил Хантли.

– Он с дьяволом, а не с нами, ибо клятвопреступник. И мы не можем избрать в охранники королеве лорда, подписавшего присяжные статьи Генриху Тюдору.

– А кто же не подписал их? – вопросил Джордж Гордон с прежней невозмутимостью. – Вы, Грэм? Или, быть может, вы, Максвелл? – и зашел с козырей. – Или и сам ваш драгоценный регент, Джеймс Гамильтон, согласившийся стать королем северной Шотландии выше Форта – с помощью старого английского дьявола и в обход нашей принцессы?

– Из какой сливной канавы вам этим нанесло? – осклабился Максвелл. – От моего сводного братца? Так Патрик Хепберн соврет задешево, дешевле, чем продается, хотя и покупают-то его незадорого весьма…

– Если говорить о непорочности чести, ни один из вас, здесь присутствующих, лорды – ни один не достоин даже приблизиться к нашей маленькой госпоже, не то, что быть признанным охранителем! – рявкнул Джордж Гордон Хантли. – И только пастырское увещевание его высокопреосвященства кардинала Битона воспрепятствовало мне утопить вас сегодня в Элмонде – и в крови, как того требовала справедливость! Так что умерьте амбиции, лорды, говорите о деле!

К сумеркам все-таки были названы четыре фамилии, возможно, небезупречные, то те хотя бы, на ком лорды смогли сойтись – Грэм, Эрскин, Линдси, Ливингстон, по двое с каждой стороны, от регента и королевы.

Бывшие главные ворота замка Линлитгоу, Шотландия

Шотландия, Линлитгоу, июль 1543

Всего этого Мария де Гиз не знала – ей сообщили только, что войска встретились неподалеку от Кирклистона. Ей оставалось молиться, ждать, надеяться, и когда в стрельчатое окно, обращенное на юг, леди Флеминг увидала огромный, приближающийся ко дворцу отряд, когда в Линлитгоу поднялась паника – потому что комендант Гамильтон Миллберн беспрепятственно допустил прибывших конных внутрь своих колец обороны; когда рейдеры Босуэлла вступили уже во внутренний двор, когда больше всех был удивлен замерший под прицелом аркебузиров и арбалетчиков бедняга Миллберн, не подозревавший, что Белокурый на сегодняшний день уже переменил сторону присяги; когда внезапно распахнулись обе створы дверей большого холла, и музыканты на галерее сбились с такта и умолкли при виде того, как толпа дурно пахнущих, громкоголосых людей совсем не придворного вида влилась в холл, продолжая сокрушать стражу Гамильтона, а за первым рядом своих слуг шагал он, в измятом дорожном плаще, с непокрытой сияющей головой – Мария де Гиз ощутила, как сердце пропустило удар.

– Вы?!