Илона Якимова - Белокурый. Засветло вернуться домой

– Ты всегда приходишь на падаль, черт тебя дери, чтоб не замараться, Босуэлл, как же ты умеешь всегда вовремя вильнуть и остаться чистеньким!

– Джордж…

– Что «Джордж», твою мать?! – Хантли пнул собственный шлем, валявшийся здесь же, на полу полевого шатра, не считаясь со стоимостью парадного доспеха, затем взвыл и ухватился за складной стул, с похвальной для раненого меткостью устремив его в родственника. – Почему там не было тебя? Почему ты здесь, Патрик?! Какого дьявола тебя не было там – где так тебя не хватало?!

В голосе его, кроме злобы, блеснула нота бессилия и тоски. Босуэлл, увернувшись от мебели, шагнул к горцу и, пользуясь разницей в росте, сгреб того в охапку:

– Мне тоже вас не хватало, черти. Еще скажи, что я там, где я есть сейчас, по своей вине.

– А то по нашей! – отвечал раздраженно Хантли, сбитый с темы и с толку этим простосердечным нахальством. – Да отпусти ты меня, Белокурый… дышать нечем!

Несколько раз попытавшись вырваться или хотя бы боднуть кузена свободной головой, он вскоре оставил эту идею, и Босуэлл разжал объятия:

– Сядь. Выпей и расскажи, как было дело. А я послушаю. И потолкуем.

Хепберн кивнул пажу Сомерсета, стоявшему наготове. На низкий стол словно сама собою выстелилась льняная скатерть, возникли оловянные кубки, темно поблескивающая стеклом бутыль вина. Завтра он непременно сляжет с этой поганой, знакомой болью ниже солнечного сплетения, но сейчас пить с Джорджем – воистину во благо Шотландии, да и в поминовение также. Гордон хлестал полчарки в один глоток – это мешало ему разговаривать, но мешало и вопить, что, безусловно, приносило пользу связности беседы:

– Звезды, Патрик, не иначе… я не знаю, что и сказать тебе. Или сам Господь против нас! Как? Как можно было, имея на руках все карты, так бездарно слить партию?! Как можно было одним мановением руки положить столько голов?! Как можно было…

– Мы это умеем, если помнишь. Однажды, на Флоддене, уже случалось.

Хантли передернуло:

– Мастак ты добавить приятных красок удачному дню! Но сейчас-то – как?! Эта была наша лучшая армия после той, что стояла на Флоддене, Патрик! Нас было трое в командовании, и Хоум, и все мы, поверь уж, не дураки… ты можешь ненавидеть Ангуса сколько тебе угодно, но в поле равных ему – поискать. А Аргайл! Но все пошло вкривь и вкось с самого начала, хотя я и думать не мог, что оно так обернется. Хоум, самонадеянный идиот, увел свои полторы тысячи легкой кавалерии…

Так, значит, дело опять в том, что лорды не договорились. Старая причина, о которой Джордж не обмолвится никогда, ведь там часть и его вины, как канцлера королевства.

– Как будто у нас есть еще и тяжелая!

– Заткнись! – но про себя Хантли отметил, что Босуэлл все же сказал «у нас». – Увел почти всех, чтоб вызвать равные силы Сомерсета и решить все одним боем, без лишней крови. Ну, и закатал его в трясину Грей де Вилтон без всякого благородства, еще прежде, чем Хоум успел вякнуть что-то про вызов – у него ж тяжелые конные аркебузиры, итальянцы под командой Гамбоа! И эти чертовы немцы Сомерсета еще! Вот же ж твою мать…

Джорджи замычал, не в силах подобрать выражений, а потом нашел среди редких гэльских такое, которого Босуэлл не слыхал от него во всю жизнь. И грохнул по столу оловянным кубком, куда паж тут же щедро плеснул новую порцию зелья.

– Правда, потом, в бою, Грей еще получил от нас пику глубоко в глотку! – сладко добавил Хантли с кривой ухмылкой. – За то старине Аргайлу низкий поклон!

Педро Гамбоа был наемник высшей квалификации, верно, но и главные командующие сассенахов в тот день были не слабей: сам герцог Сомерсет, с большим опытом боев во Франции, Джон Дадли, ныне граф Уорвик, и барон Грей де Вилтон, маршал Англии… и все это – против бедняги Аррана. Патрик почти сочувствовал регенту, понимая, каково пришлось Джеймсу Гамильтону, бледневшему от единого пушечного выстрела на поле боя, при встрече с ними – с ними, кому хаос и ужас битвы уже много лет были фанфарами Фортуны.

– Ну, а ты сам-то? – практично спросил кузена Белокурый. – Ты сам на что рассчитывал, красуясь страусиными перьями перед строем войск сассенахов, когда предлагал Сеймуру уже свой вызов, личный? Это-то чем умней?

Джорджи глянул на него, как на ненормального:

– Так я ж – один, Босуэлл! Я ж – не две единственных тысячи нашей кавалерии, твою мать! Ну, и свали даже он меня… да нет, не свалил бы, что ты! Но струсил, вызова не поднял, ссс-скотина!

Не струсил, думал Белокурый, страх как таковой Эдуарду Сеймуру давно неизвестен, но соображения здравого смысла он нарушает редко. В протекторе Англии нет упоения рисковать и нет живого воображения, это верно, да и зачем начинать ритуальную сшибку с Бойцовым Петухом Севера, расфранченным сверх всякой меры, если можно скоренько накрыть его огнем мортир с кораблей… зря, что ли, у берегов Шотландии стоит английский флот? Угасающий свет рыцарства в темных глазах бедняги Хантли, закопченного, отчаявшегося, утратившего весь свой пыл, блеск, яркую радость жить:

– Но мы стояли крепко – по обеим сторонам трясина, не обойдешь. А потом Арран зачем-то скомандовал форсировать реку. Ангус, весь черный от злобы, поминал регента по матери так, как не от всякого козопаса услышишь, уперся сперва, но потом все-таки двинулся на переправу… а там их уже ждали! А лучше бы бунтовал! Вот тут – один-единственный раз лучше бы встал на месте, старый черт! Его пикинеры захлебнулись в крови на копьях сассенахов, и тогда он пошел назад…

– На тебя?!

– Да! – было видно, какую жгучую боль причиняет Джорджу воспоминание также и о собственной ошибке, стоившей столько жизней. – А мои его не признали…

Дальше можно не пояснять. Прежде, чем в сумятице разобрались, кто где, люди Хантли выбили какое-то количество своей пехоты. Шотландцы, смешавшись, оказались под огнем, льющимся с трех сторон сразу – с высотной, окопавшейся батареи Сомерсета, с кораблей на заливе, от аркебузиров и тяжелых лучников – в лоб. И тут на них в бой пошел Латрелл со своими свежими тремя сотнями… К этому моменту главнокомандующий, регент граф Арран был уже в седле – по направлению к Эдинбургу, Стерлингу и дальше на Север. Отдельные части разрозненной армии продолжали сопротивление, но окончательный разгром был делом нескольких часов. Шотландцев резали и валили в мутные от крови воды Эска… Джордж пил и рыдал кузену в плечо, пил, размазывал кулаком по лицу злые слезы и рыдал снова:

– Самый черный день в моей жизни! В пороховом дыму горцы Аргайла решили, что пришел Судный день, и рев пушек Сомерсета их доконал. Парни побросали оружие и бросились назад, через своих. Как он орал! Боже, как он орал! Я думал, его хватит удар – там же, на поле возле Пинки… побагровел, знаешь, и жила вздулась на черепе от крика, вот-вот лопнет…