Илона Якимова - Белокурый. Засветло вернуться домой

– Да, мадам, выбор у нас невелик, но кто-то же должен осуществлять протекторат французского короля здесь, в Шотландии.

– Француза они не потерпят, – молвила королева-мать, даже не указывая, кого имеет в виду, нобилей только или Три сословия Парламента целиком.

– Да, мадам, – опять согласился Анри Клетэн. – Но если то будет француженка?

– Не знаю, готова ли я остаться здесь на долгий срок, – призналась королева. – Умы людей столь изменчивы, и до такой степени перешли в подозрение, что от самых близких я вижу одно только отчуждение. Будь я мужчиной, они бы подняли меня на плечах, но оттого только, что я слабая женщина…

– Будь вы мужчиной, – прямо отвечал Дуазель, – каждый из шотландцев оспаривал бы ваше главенство, пока не скинули бы, навалясь толпой, как у них в обычае вести себя что с королями, что с князьями церкви. Нынче тот час, когда именно слабая женщина не вызовет подозрений. Тем паче… вы отнюдь не слабы, мадам!

Мария подняла на него глаза, посол улыбался. Под слоем галантности в Анри Клетэне скрывалась здоровая натура парижанина – горлопана, бойца, опытного воина, авантюриста – того, кто не отступит перед любым капризом судьбы. Встать, когда тебя свалили в грязь, дать сдачи, обтереться, двигаться дальше. Подобной устойчивости не сыщешь порой у людей более благородной крови.

Королева устыдилась минутной слабости.

Англия, Лондон, Сент-Джайлс, ноябрь 1547

То были годы, когда Господь уподобил его Иову – так казалось тогда. Ибо череда потерь тянулась нескончаемо, особенно оскорбительно от того, что Патрик Хепберн ничего не мог приобрести, но только выпускал из рук. Разорение и потеря Хейлса, пусть даже он снова попал под англичан после осады Хаддингтона и мог быть возвращен – при условии полной покорности Босуэлла герцогу Сомерсету, конечно. Безденежье, равное нищете, потому что тысяча крон короля Эдуарда оставалась только цифрой на бумаге присяжных статей. Собственная продажа во дни отчаяния, и так задешево – сравнимо с чувством собственного достоинства. Смерть сестры, которую он куда переживал дольше, чем могло показаться заново прилипшим к нему в Лондоне близнецам Хоуп. Известие о том, что хранителем Долины назначен старый друг Вне-Закона, что на Караульне ставят артиллерийскую батарею – как на случай прихода англичан, так и для предупреждения возвращения законного хозяина. Бессилие, бесправие, бездействие – троица чувств, которые выклевывали его подчистую день за днем, как ту вечно отрастающую печень Прометея, и, просыпаясь каждое утро, он снова и снова возвращался на круги своя… Крайтон еще оставался во владении Хепбернов, хотя в замке находился новый комендант и гарнизон регента – во избежание бунта. Но, когда получил известие, что после долгой тяжбы дело о вдовьей части между Робертом Максвеллом, пятым лордом, и его мачехой, леди Агнесс Максвелл, решено в пользу первого и в ущерб второй, Босуэлл почти не был удивлен. «Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих; все воды Твои и волны Твои прошли надо мною» . Вступиться за мать некому, пока он в изгнании, дядья, все трое, не были для леди Агнесс кровной родней. Если каждым новым ударом судьба призывала его к покорности, то сперва добилась только ожесточения и омертвения всего живого. Но он молился, Патрик Хепберн снова начал молиться. Слова, которые едва помнил, сами слетали с губ, как падали они с губ мальчишки возле гроба прадеда – кем он был когда-то, далеко в прежней жизни, еще в чистоте души. Когда бы знать тогда, через что придется пройти, и во что обратиться, полностью осквернясь… И как? Шаг за шагом, незаметно уступая дьяволу частицу сердца в мелочах, в одном-единственном уклонении от чести, долга, милосердия, потом – в следующем, и в следующем, и снова… Молился он на латыни, но прямо с Богом разговаривал по-гэльски, как во дни юности, во дни наибольшего, черного горя, когда сходил с ума в узилище волею короля, когда умерла Марион.

Дни и ночи сливались в сумерки, которым не было конца и края.

Но потом начало светать.

Шотландия, Мидлотиан, весна 1548

Стрельчатые арки проемов, словно скрещенные стебли ирисов, побелка потолка меж чудовищных ребер свода. Церковь Святой Девы Марии в Хаддингтоне была едва ли не самой большой приходской церковью Мидлотиана – почти собор, лишь чуть-чуть не добирающий длиной до эдинбургского Сент-Джайлса.

– Ваше величество уверены, что это годная идея? – голос мсье Дуазеля был полон глубокого скептицизма. Право, когда он в начале зимы размышлял об одиночестве королевы-матери, о хрупкости и женственности, о необходимости поддержать, ему и в голову не приходило тогда, на что эта нежная дама способна. А ведь состоял он при шотландском дворе уже больше года, мог бы и догадаться…

– Даже если и нет, – хладнокровно отвечала Мари де Гиз, прихватывая подол юбки, чтоб удобней протиснуться в узкий ход, – каким иным, по-вашему, способом, господин посол, я могу воодушевить людей, если не личным примером?

Когда в середине января Грей де Вилтон занял Хаддингтон и послал Ричарда Палмера рыть вокруг города траншеи и строить укрепления, никто и не предполагал, что попытки шотландцев вернуть город затянутся столь надолго и будут до такой степени бесплодны. Потери – и только, Вилтон же, напротив, мог позволить себе выйти из города с рейдерской партией и взять штурмом Далкит, словно поблизости, в Масселбурге, и вовсе не было войск регента с самим Арраном во главе. Позор и унижение – вот что терпела королева-мать день ото дня, и душу ее сжигала ярость Гизов, не могущая найти себе утоления в сражении, а потому воплощающаяся в битве духа.

Королева-мать, качнув фартингейлом, стала подниматься по винтовой лестнице на колокольню церкви. Не первый раз приезжала она сюда – во францисканское аббатство Хаддингтона, в Нанро, и в церковь Девы Марии – осматривать осаду и укрепления Хаддингтона с высоты, и за время этих поездок не менее полутора десятка ее слуг погибло или пострадало под обстрелом англичан. Но королеву это не останавливало, хотя она искренне оплакивала каждую смерть. Ей нужно было видеть неутихающее сражение за Хаддингтон, раз она не могла сама выйти на поле боя.

Хмурясь и покусывая ус, Дуазель последовал за женщиной на колокольню.

Дела их были плохи, и от того, что королева-мать с охотой выставляла себя мишенью для английских канониров, поправиться не обещали. Англичанами были воздвигнуты крепости в Эймуте, Роксбурге, Хоуме, на Инчколме и в Браути, чуть позже – в Лаудере, Данглассе, Инчкейте. Действия войск Сомерсета простирались вплоть до Ламингтона в Клидсдейле, Салтона в Ист-Лотиане, Данди в графстве Ангус. Четырьмя днями позже захвата Далкита люди Грея де Вилтона вновь вышли в рейд – на сей раз в Масселбург, сожгли городок и рыбацкие деревни на побережье, увели с собой скот, пустили пал на поля, вырубили сады. Выжженная земля – вот что оставляли за собой войска герцога Сомерсета, у себя на родине прозванного «Добрым». В конце мая Эдуард Сеймур прямо писал коменданту Хаддингтона Джеймсу Уилфорду о том, что «церковь Девы Марии должна быть разрушена, и прилегающая к ней местность – разорена полностью». И где же они, слова его воззвания к шотландцам по зиме: «поскольку мы волею Бога живем на одном острове, и нет народов, столь схожих по правилам жизни, нравам, обычаям, укладу, то следует быть нам, как братьям, на острове Великой Британии… разве это возможно – одному королевству иметь разных правителей? Ибо цель наша – не завоевать Шотландию, но соединить браком два королевства на едином острове в одно – в любви, согласии, мире и милосердии». Не меч я принес вам, но мир, однако мир вновь оборачивался мечом для упорно не желающих мира.