Илона Якимова - Белокурый. Засветло вернуться домой

– Тогда за каким дьяволом ты отсылаешь меня к нему для разговора? – проворчал барон Садли.

Босуэлл не ответил и продолжал, глядя в окно поверх головы собеседника:

– Шотландию не взять войной. Сколько бы крови ни было пролито, сколько бы человечьего мяса ни было скормлено червям, мы все равно поднимемся снова, на любом кладбище, на любом пустыре – как вереск, как чертополох. И всякий, кто думает иное, – Босуэлл помолчал, но Садли точно услыхал в этом молчании «герцог Сомерсет», – несчастный глупец. Он тратит жизни англичан и шотландцев впустую. Точней, мостя дорогу к брачному ложу маленькой королевы и французского дофина. А в эти дни, под Хаддингтоном, он собственноручно застелил им постель…

Надменное лицо правильных черт, суровая складка губ, лютые глаза рыси. Занятно, думал Том Сеймур, какое злобное животное может вырасти из смазливого мальчишки всего лишь за двадцать лет.

Он жил в Англии один – так странно, как и пообещал покойной сестре. Печальные, пророческие слова. Думал ли Патрик Хепберн в самом деле о ком-то из своих ушедших тогда – неизвестно, но Розмари Уотсон, вдова купца-авантюриста, его тогдашняя метресса с улицы Свечников, что за собором Святого Павла, боялась его не меньше, чем обожала – никогда еще женщине не приходилось заниматься любовью со столь глубоко молчащим человеком. Она чувствовала себя механической игрушкой, куклой в его руках, и его зрелая, холодная красота, всегда черный костюм, быстрая, мерцающая усмешка были для нее не меньшей причиной еженедельного покаяния, чем спазмы похоти на грубой льняной простыне. Когда любовница вдвое моложе тебя самого, для мужчины это хотя и повод для гордости, но и напоминание о близком финале – не худшее, чем воскресная проповедь канцлера епископа Гардинера. Босуэлл по долгу человека светского больше, чем по убеждению, выслушивал теперь столь изрядные количества религиозного исступленного бреда, как никогда ранее. Да, он жил один, весьма скромно, несмотря на людей и средства, по присяжным статьям предоставленных кузену мальчиком Эдуардом – ибо те и другие были, подобно условной его верности, предоставлены на словах. Из тридцати человек его дома две трети составляли англичане, и им он слишком явно предпочитал своих ближних шотландцев и появляющихся тут порой перебежчиков со Спорных земель – и местные слуги любили его мало, примерно как девочка Розмари. Из гостей часто навещали Босуэлла барон Садли да братья Хоуп, с последними он беседовал и проводил время охотно, и был даже слишком любезен – для публики, непосвященной в его историю, отчего произошли о северном графе слухи весьма двусмысленные. Патрик Хоуп, наиболее дерзкий из близнецов, рискнул спросить Босуэлла о том напрямую, чем немало повеселил последнего, но и в этом случае Хепберн воздержался от оглашения подлинной причины своего расположения к молодым людям. По-настоящему жил он тогда только письмами Джона Брихина, только известьями с границы, только просчетом шансов на возврат.

Заключение Хаддингтонского мира подействовало на протектора Сомерсета живительнейшим образом – он вдруг вспомнил про обещанную Босуэллу тысячу крон. Теперь, когда первый восторг от прибытия французской подмоги прошел, когда союзники ожидаемо начали задирать друг друга, когда горожане Эдинбурга стали уставать от квартирующих у них гвардейцев Д'Эссе – настолько, что дело дошло и до убийства французского солдата… самое время настало разорвать в клочья мнимую тишину Приграничья, уставленного английскими гарнизонами. И кто для этого потребен лучше, чем местный уроженец, исходивший те края вдоль и поперек? Об этом герцог и спросил уроженца, призвав его для совета, бывшего достаточно дружеским, чтобы не напоминать, что один из собеседников платит другому скверно и нерегулярно.

– Послушайте-ка, Босуэлл… вот вам удачный момент проявить себя, послужить нашему государю. Хаддингтон до сей поры в осаде, и за мужество и опыт барона Вилтона я ручаюсь, как за себя, однако я был бы не против, если б сила нападающих преуменьшилась. Скажите мне, возможно ли оттянуть войска Аррана беспорядками в Спорных землях, к примеру? Жаль, в настоящее время на границе мир, ибо главари местных шаек сочли для себя уместным соединиться против нас.

Армстронги, думал меж тем Босуэлл, вы же взяли Мангертона задешево, он присягнул Тюдорам еще два года назад? Но если это случай оказаться на своей стороне Лиддела – почему нет? А уж он найдет, как повернуть его к своей выгоде.

– Мир на границе вечным не бывает, – молвил он и прибавил. – Допустим, я мог бы поднять Грэмов…

Как умело подавал он ту же интонацию теперь, интонацию, к которой Сомерсет, говоря откровенно, привык за долгие годы знакомства, как тягловый вол – к похлопыванию рукоятью кнута по хребту. Сколько мне это будет стоить? – уже и не нужно было произносить вслух. Связаться с Большаком Грэмом – дело нескольких дней. Перебежчики из «конченых» Незерби внезапно упали в ноги барону Дакру с жалобой на лорда Роберта Максвелла, хранителя шотландской Западной марки, который собирает силы вместе с французами с явным намерением вторгнуться в Спорные земли. Восемьдесят восемь человек в седло? Ограничимся сотней, небрежно отвечал Босуэлл графу Уорвику на прямой вопрос и ведь действительно вышел в рейд. Страдали те, кто стоял поперек все эти годы – Дугласы, Керры, Хоумы. Гонцы прыскали между Вестморлендом, откуда Босуэлл заходил в Шотландию, и Бранксхольмом постоянно, порой едва сходя с седла, чтоб оправиться и хлебнуть эля. Они увиделись с Уолтером Скоттом уже на Спорных землях, в доме Большака Грэма, под золотое слово Хепберна с обещанием безопасности легендарному шотландскому рейдеру.

– Уот, старина, ты меня знаешь – и если станешь грызть молодого Фернихёрста или старого Ангуса, кликни меня, я подойду с сассенахской стороны без промедления.

Уолтер рассматривал его, склонив голову к плечу, ощерив узкую пасть:

– Ты ведешь себя так, Лиддесдейл, словно под тобой земля горит, и нет ничего святого… – сказал умудренный опытом старый волк, и был не так уж не прав.

Рыжина подпалин сошла с висков Бранксхольма-Бокле, уступив место платиновой седине. Оскал открывал больше десен, чем клыков.

– Я старею, Уот, я хочу вернуться домой.

С такой откровенностью, пожалуй, он не озвучивал это ни себе самому, ни на исповеди, как теперь – старому товарищу по джеддарту и клинку.

– Странный способ торить себе дорогу обратно.

– Самый верный, Уот. Становиться нужным, а если не выйдет, но и вовсе невыносимым.

«Или вы избавите меня от Босуэлла», – сказал в те поры лорд Хоум королеве, – «или мы избавимся от него сами». Королева молчала – ибо против нее граф Босуэлл не предпринял более ничего со дня тех французских статей. Присмирел, стал опытней? Она не знала, что и думать, и во всем подозревала подвох. Видит Бог, следовало бы изгнать его на континент, тогда бы определенно было меньше шуму. Но избавиться от рейдов Босуэлла лорду Хоуму удалось не прежде, чем Белокурому нашлась с шотландской стороны внезапная подмога.