Яна Шталь - Черный ангел Серафимы

– Ангелочек, свари мне кофе… пожалуйста, устал, не спал всю ночь, боюсь заснуть за рулем.

– Слушай, не зови меня Ангелочком и Симочкой тоже не зови, терпеть не могу, когда меня так называют.

– А как же тебя называть?

– Ну Серафима или Фима, в крайней случае – Малинка.

– Малинка? Почему Малинка?

– Потому что ягодка.

– Господи боже мой, поясни для особо тупых, причем тут ягодка?

– Потому что моя фамилия Ненашева, если ты помнишь, вот в школе мальчишки и прозвали «Не нашего поля ягодка», а потом сократили до «Ягодки», а после превратили в «Малинку», ну знаешь, как в песне какой-то или частушке – «ягодка-малинка».

– Дела… – фыркнул Саша, – но мальчишки правильно тебя называли, ты ягодка не с их поля, это точно. Значит, договорились, буду звать тебя Малинкой, а хочешь Мальвинкой буду называть за твои длинные волосы.

И он снова фыркнул.

– У Мальвины были голубые волосы, а я свои красить для тебя не собираюсь.

Сашка вдруг захохотал так весело и заразительно, что я не удержалась и захохотала тоже. Потом я сварила кофе, достала коробку с зефиром, печенье и поставила на стол.

– Угощайся, Никитин, кофе крепчайший, может молока добавить? – сказала я подобревшим голосом.

Сашка кивнул, я достала молоко, налила в молочник и поставила молочник рядом с ним. И мы стали пить кофе и заедать его подсохшим зефиром, время от времени переглядываясь и улыбаясь.

Мы пили кофе, ели зефир и печенье, переглядывались и улыбались. Потом зазвонил его мобильник, и Саша ответил. Новости, вероятно, были хорошие, потому что сначала Сашка просто хмыкал, потом начал тихо смеяться, а потом хохотать в полный голос. Меня раздирало любопытство, и я никак не могла дождаться, чтобы расспросить Сашку, что такого смешного ему рассказали. После того как разговор закончился, Сашка положил телефон на стол и сказал:

– Тебе привет от Егор Палыча. Он сказал, чтобы ты сегодня отдыхала, а завтра на работу, как штык. Теперь давай чаю погоняем, а лучше всего дай мне поесть, я голодный как волк. У тебя суп или борщ есть?

– Ни супа, ни борща в меню сегодня нет в связи с отсутствием повара на рабочем месте, но есть яйца, помидоры, сыр, сладкий перец и хлеб. Из этого набора могу сделать парочку вполне съедобных блюд. Подойдет?

– Еще как! Ты давай готовь, а я тебе расскажу, о чем мне Палыч поведал. Значит так: Маринка, приведя себя в порядок, явилась на работу счастливая и довольная. Ее узнавали все, наши и не наши, здоровались, останавливали и поздравляли. Фрол Щегал был бы в восторге, памятник был очень похож на Маринку, точнее, Маринка была похожа на свой памятник. Идет она счастливая к своему рабочему месту и видит на стене, прямо над ее столом, напечатанный на принтере плакат, примерно два метра длиной. На плакате на одном конце фотография Палыча со сладкой улыбкой на устах и руками, распахнутыми как для объятий, а на другом фотография Марины с полузакрытыми глазами и вытянутыми в трубочку, как для поцелуя, губами. На ней знаменитая розовая кофта с рюшами и бархатная ленточка с котом. В середине сверху фотография памятника. Между фотографиями напечатано: «Я памятник ТЕБЕ воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа».

Народ в офисе как бы прилежно трудился, и все ждали, какова будет реакция Маринки, но она мало чем их порадовала. Маринка покритиковала качество фотографий, сказала, что плакат придется снять, чтобы жена Палыча не увидела и не подумала Бог знает что. Потом громким голосом, четко выговаривая каждую букву, Маринка сказала, что Семенову повышения не видеть, как своих ушей, потому что она, Марина, сейчас пойдет к Палычу вместе с плакатом и намекнет про жену и ее возможную реакцию.

Семенов, который, как и все в офисе, прислушивался к тому, что происходило у переводчиков, тут же влетел в отдел слегка бледный и до жути злой, и прямо от порога завопил, что он к этому плакату не имеет никакого отношения и нечестно делать его «козлом отпущения». В общем, Маринка ему поверила и сейчас носом роет, чтобы узнать, кто этот плакат напечатал. А Палыч мне признался, что плакат напечатал он сам для смеха, не подумав о том, какова будет реакция Розочки, то есть жены, если она этот плакат увидит или даже просто о нем узнает.

Сашка рассказывал, и в то же время поедал воздушный омлет из шести яиц со сладким перцем, и заедал его поджаренным хлебом, запеченным с помидорами и сыром. Ему явно понравилось, и меня это почему-то радовало. После того как Сашка все доел и запил еду аж двумя кружками горячего, крепкого и сладкого чая, он размяк, откинулся на спинку стула и сказал:

– Кофе – это все-таки не то. Вот поел, чаю напился и в желудке благодать. Корми меня вкусно, Малинка-Мальвинка, и мое сердце всегда будет принадлежать только тебе.

– А причем здесь сердце? Здесь дело в желудке – а зачем мне твой желудок?

– Значит, тебе мое сердце нужно? – неожиданно серьезно спросил Сашка и посмотрел на меня исподлобья.

Смотрел он как бы с любопытством, но без особого интереса. Мне это сразу напомнило нашу биологичку в школе. Она так смотрела на очередную лягушку, которую собиралась препарировать. За двадцать лет работы в школе она их столько напрепарировала, что никаких ощущений уже не испытывала, кроме небольшого любопытства, а вдруг эта лягушка не такая, как другие. Как только я вспомнила про биологичку с лягушками, так тут же разозлилась на Никитина. Маринка говорила, что у него баб полно. Он их тоже, наверное, как лягушек изучал. Вскроет, рефлексы проверит, посмотрит, как лапки дергаются, и выбрасывает за ненадобностью. Так что я на его вопрос про сердце ответила так:

– Саш, ну что ты, честное слово, ерунду несешь, за фигом мне твое сердце. Ну сделала я глупость, спросила тебя из женского любопытства, любишь ли ты меня, и ты честно ответил, что нет, не любишь, правда потом понес про какие-то руки и ноги, ну я и успокоилась. Я ведь тебя не люблю и влюбляться в тебя не планирую, но мне просто не хотелось делать тебе больно своим равнодушием к твоим чувствам, если бы ты меня любил. И вообще я…

– Значит, не любишь и любить не планируешь… это очень хорошо, – перебил меня Сашка.

И опять этот взгляд исподлобья, тяжелый, неприятный и даже как бы угрожающий. Поднялся со стула и тягуче проговорил:

– Спасибо, Малинка, накормила, напоила, душу успокоила. Пойду я, завтра в офисе увидимся. Если что, телефон мой знаешь, так что звони.

– Подожди, ты же мне про Игоря не рассказал, как он там?

– Соня приедет и все тебе расскажет. Все, все, мне пора. Пока!

Он снова полоснул меня своим взглядом и ушел. Я стояла, мыла грязную посуду и думала: может я идиотка или, как говорят англичане, – «mentally challenged»? Ну ведь дураку видно, что Никитин не для меня, ну тогда почему меня к нему так тянет, почему мне хочется произвести на него впечатление, почему меня мучает такое сильное желание узнать про него все: как обнимает, когда любит, как целует, когда любит, как дышит, как движется, когда занимается любовью. И почему мне хочется снова ощутить его поцелуи, жалящие и болезненные, как укусы, как прикосновения раскаленного клейма.