Игорь Королёв - Провинциально-столичная поэма. История любви поклонника к известной киноактрисе

показалось мне, в тысячу крат,

упоительной тайной овеян,

осветил мое сердце взгляд.

Этих глаз, на меня устремленных,

власть и сила безумно-чарующа!

Среди слов не нашел я достойных

их красы неземной, торжествующей.

Этих глаз голубых родники,

обдавая пьянящею свежестью,

по теченью меня увлекли

в тайн стремнину, в поток неизвестности.

Зарождался таинственный день

в их заре возбуждающей новостью,

и грозил мне пожизненный плен

в колдовской их восточной раскосости.

Нежно-кроткая шаловливость

на улыбке играла Твоей,

словно ангельской. Мне и не снилось

встретить что-то подобное ей.

В тайники сокровенные памяти

зов улыбки Твоей обращал

завороженный взгляд мой, в туманы те,

где я раньше ее созерцал.

Может быть в зазеркалье рождения,

в недоступном сознанию мире,

среди звезд мимолетным свечением,

исходящим из бездны эфира?

О, улыбка Твоя! Чем дарована?

Может раем, а может быть адом?

Навсегда побледнеет джокондова 20 20 Намёк на картину Леонардо да Винчи «Джоконда» («Мона Лиза»), известная своей загадочной улыбкой. ,

если с нею окажется рядом.

На поляне найдя спелу ягоду,

как ее не сорвать, не вкусить?

Мне, влекомому пристальным взглядом,

как стекло над Тобой не открыть?

И пасьянс Твоих кинососедей

не заставить чуть-чуть поредеть,

незнакомую, странную леди

в руки взять свои не посметь?

Наконец приоткрыта завеса:

имя дамы представлено взору.

Словно голосом птицы средь леса

тишь пронзило в морозную пору.

Имя русское, гордое, редкое

хладом айсберга кровь леденит,

иль свистящей стрелою меткою

над заснеженным полем летит.

Вариант же его уменьшенный

луч тепла источает и ласку,

если суффиксами увенчано,

то нежней его нет даже в сказке.

Ждало большее удивление

от прочтенья Твоей фамилии —

вовлечен я, как мельницы крылья,

в озорную стихию вращенья.

Необычного корня пропеллер

закружил в голове фуэте,

словно праздничный вихрь карусели

в карнавальной своей суете.

Но в канву фонетической ткани

вплелся нежный и гордый тон:

грациозное окончание,

как фужера хрустального звон.

Тьму фамилий, обыденных, пресных

словно светом прорезало фары,

средь унылого их оркестра

Твоя грянула медью фанфары.

И славянского отзвука эхо

уходило вглубь польских корней,

и текло в русло прошлого века,

«в эту кровь голубых королей». 21 21 «Я влюблён в Ваши гордые польские руки,/ В эту кровь голубых королей…» – строки из песни Александра Вертинского «Пани Ирена».

Жизнь Твоя мной была не изучена —

от кого Ты ее получила?

Ни народной тогда, ни заслуженной

не была, но ее Ты носила.

До чего же был глуп и наивен я —

из сознанья не вытравил вон ее!

В сердце вторглась мне эта фамилия

темой жизни, как темой симфонии.

Под фамилией значился перечень

кинофильмов довольно короткий.

Так случилось, что Ты не замеченной

проплыла, как подводная лодка,

мимо глаз моих слишком рассеянных,

хоть и к ящику неравнодушных,

с детства прочно к экрану приклеенных,

тем не менее не обнаружена

мной была Ты нигде до сих пор.

Двух картин Твоих первых «морских»,

произведших немалый фурор,

я не видел. Лишь смутно из них

от одной доходил отголосок

в виде песенки про моряка.

В детском саде я, шмыгая носом,

пел ее, искажая слегка:

«Эй, моляк! Ты с Мишкой долго плавал.

Я тебя успела позабыть.

Мне тепель молской по нлаву дьявол —

его хочу любить». 22 22 Песенка о морском дьяволе («Эй, моряк!» муз. Андрей Павлович Петров, сл. Соломон Борисович Фогельсон) из фильма «Человек-амфибия». В оригинале её припев звучит так: «Эй, моряк! Ты слишком долго плавал. /Я тебя успела позабыть./ Мне теперь морской по нраву дъявол – / Его хочу любить.» Вместо «слишком» моему детскому уху слышалось «с Мишкой».

Смутно в память мою затесалась

лишь одна сцена в этом кино:

та, где девушка опускалась

среди рыб на морское дно.

Кабы знал я, что эта особа

всколыхнет в моем сердце мечты,

то в нее бы вгляделся я в оба,

кабы знал, что она – это Ты.

Но до сей поры строго и бдительно

охранял нас от встречи бог,

чтоб сейчас с красотой ослепительной

Ты настигла меня врасплох.

Что же в эту случилось минуту,

роковой моей жизни момент?

Я не знал. И готов ли кому-то

я был сердце отдать свое? Нет!

Муть внезапного беспокойства

с дна души моей поднялась,

я почуял коварное свойство

этих добрых, невинных глаз.

Слишком ласковая агрессия

вызывала невольный протест.

«Чую, эта смазливая бестия

может точно глазами съесть!» —

грубоватая мысль мелькнула

на мгновенье, чтоб сладкий гипноз

отряхнуть с меня, но ускользнула,

ее тут же в пучину унес

мощный шквал Твоего обаяния,

заглушил властный голос очей,

пред которыми не в состоянии

здравый ум устоять ничей.

Хитрой кошкой подкрался соблазн

захватившей внезапно идеи

и шепнул: «Коль попросишь – отдаст,

он не жмот, попроси же скорее!»

Словно бес в ребра тыкал мне спицы:

«Надо взять ее, взять ее, взять!

Под стеклом чем у друга томиться,

будет комнату мне наполнять

ароматным дыханьем улыбки,

нежным светом лучистых очей».

Не заметил, как друг мой с ухмылкой

за интимнейшей сценой сей

наблюдал уж давно.

«Чо, влюбился?» —

прямо в лоб он спросил.

«Нет, ничуть!» —

я слегка на него рассердился,

что не вовремя смел он кольнуть

преждевременным, наглым вопросом,

на который ответит себе

я не смел. Он хитро и косо

на меня посмотрел: «Все ж тебе

приглянулась она, ну, признайся!»

Я смущенно ответил: «Да…»

Удивился он, малость помялся,

видно, думал: «Отдать? Не отдать?»

Я тепло в его взгляде заметил

и промолвил: «Олег, подари