Елена Виг - О ЛЮБВИ и не только… Роман в новеллах

Скучает он! Если бы он о ком-то думал, кроме себя, то не принимал бы таких дурацких решений. И пусть не говорит, что все это он делает ради жены и детей. Это только, чтобы пустить пыль в глаза приятелям и коллегам. Такое впечатление, что все они участвуют в каком-то соревновании – у кого квартира больше, у кого тачка круче. Вот это ему важно, а не то, где его дети будут лето проводить. Ну, он-то ладно, на него мне наплевать, но Катя-то почему идет у него на поводу? Она что, не понимает, что стоит за всеми этими покупками? Неужели она так ослепла от любви к нему, что не видит его реальной цены?

Когда восемь лет назад она выходила замуж, то была влюблена в него, как сумасшедшая. Но сейчас она все меньше похожа на счастливую возлюбленную, и все больше на замороченную домохозяйку, в голове у которой только магазин, кухня, школа, уборка и опять магазин. Я не помню, когда они последний раз куда-то выходили вечером, точно, когда еще Андрюшки не было. Я не знаю, есть ли у них друзья, кроме Саши и его семьи.

Помнится, как-то они ездили на дачу к одному Витиному приятелю, и, когда я ее спросила, как там все было, то она только рукой махнула, мол, не о чем говорить, сказала только «Да обычно – пьянка под шашлыки». Нет, не выглядит она радостной в последнее время. Только когда разговаривает со своими мальчишками, ее лицо освещается такой нежной улыбкой, что сразу становится понятно, насколько она их любит. Бедная, бедная моя девочка! Но что я могу сделать? Идти на поводу у зятя? Мне это уже совершенно не под силу. Пять лет ухода за тяжело больным мужем даром тоже не прошли: гипертония, сердце, сосуды. Меня и на неделю не хватит вставать в половину шестого утра.

Я предложила ей вполне приемлемое решение. Тогда почему же мне кажется, что я в чем-то перед ней виновата? Почему у меня такое чувство, что я отказываюсь делать то, к чему предназначена: быть настоящей бабушкой? Да нет же, я сделала все свои шаги ей навстречу, а вот, сделает ли она свои, или я так и буду одиноко стоять у разделительной черты? Поживем, увидим.

Или Катя еще не разговаривала с мужем, или говорила, но толку от него не добилась, но не звонила она почти неделю. Был самый конец мая, старший внук уже закончил учиться, и я не знала, что мне делать: то ли выдерживать характер и ждать ее звонка, то ли звонить самой, и предлагать забрать у нее сыновей на лето к себе, чтобы она могла спокойно разобраться со своими делами. На душе было паршиво, хотя я понимала, что ни в чем перед ней не виновата. Я все время ждала звонка, а телефон молчал, или звонили со всякой никому не нужной рекламой. Вот и сейчас я бежала к телефону, надеясь, что это дочь, но звонили из собеса.

– Наталья Александровна?

– Да.

– Я звоню вам по поводу путевки в санаторий.

– Простите, я не понимаю, какой путевки?

– Вы же оставляли у нас заявку на путевку?

– Ну, возможно, и оставляла, но это было очень давно – больше года назад.

– Ну, вот теперь у нас есть горящая путевка в санаторий в Калужской области. Человек, который должен был ехать, неожиданно умер, путевка с ближайшего понедельника. Как раз по вашему профилю заболеваний.

Вот ведь как мне повезло! Человек неожиданно умер и оставил мне такое наследство. А говорят, что чудес на свете не бывает…

– Простите, но я не могу вот так, сразу, решить. Мне подумать надо.

– Можете подумать, но только до вечера. Всего три дня до заезда осталось, а желающих у нас много, вы же понимаете.

– Понимаю. Я перезвоню через пару часов.

Я положила трубку и задумалась. Я совершенно не собиралась никуда уезжать из Москвы, да, собственно, мне и некуда было ехать. Но, с другой стороны, почему бы не поехать по бесплатной путевке, поделать какие-то процедуры. Для здоровья точно не вредно. А как же Катя и мальчики? Я набрала номер дочери.

– Катюш, – начала я – понимаешь, мне предложили путевку в санаторий, но я хотела ребят к себе забрать, погулять с ними.

– Нет, мама, не нужно их забирать, я с ними к Ирке на дачу поеду. Она там со Степой одна будет, ее родители отдыхать на месяц уезжают. Вот мы с ней этот месяц и проведем с детьми в тишине и покое.

Ирка – Катина школьная подруга, Степа – ее пятилетний сын, которого она воспитывала одна, после того, как прогнала непутевого мужа.

– Так что, я могу уехать на три недели?

– Легко. Хорошо тебе отдохнуть!

– Спасибо – сказала я и положила трубку.

Нет, действительно нахалка! Даже не удосужилась поставить меня в известность относительно своих планов. Я тут бегаю к каждому телефонному звонку, а она, оказывается, и думать о матери забыла! Но, с другой стороны, действительно все хорошо складывается: они будут на даче, я в санатории, а потом решим, что делать с парнями. А пока отдохнем друг от друга. Похоже, нам обеим нужна небольшая пауза.

Санаторий был новый, территория ухоженная, кругом лес и поля. Действительно повезло! Подходя к своему номеру, я увидела, что дверь приоткрыта.

– Нет, папа, здесь все паршиво! – голос был совсем молодой. – Не знаю я, как кормят, но комната на двоих. Представляешь, сейчас подселят какую-нибудь старуху, и общайся с ней три недели.

Я остановилась перед дверью, желая дослушать этот разговор до конца. Конечно, для этой девушки я старуха, но, почему-то, стало ужасно обидно. Ах, не хочет общаться со старухой, так и не надо! Можем вообще не разговаривать.

– Папа, перестань меня уговаривать, я знаю, что надо. Я просто говорю, что здесь скукота, – небольшая пауза, видимо, слушает папины увещевания – Ладно, договорились. Я тебе позвоню.

Я открыла дверь и, молча, вошла. Номер был с двумя кроватями. На одной сидела девушка лет двадцати, светловолосая, чуть полноватая, но вполне симпатичная: большие серые глаза, темные брови, ямочки на щеках. Я, не говоря ни слова, прошла к своей кровати и стала разбирать чемодан. Девушка тоже молчала, только удивленно наблюдала за моими действиями.

– Здравствуйте – сказала она нерешительно, и, после паузы, так и не дождавшись ответа, представилась, – меня Аней зовут.

О, она просто еще не знает, как я умею молчать! Этому я научилась у своей мамы, которая могла это делать совершенно виртуозно. Если она на что-то обижалась, то она наказывала меня своим молчанием. В нем можно было прочитать столько упреков, такую бурю эмоций. Она, молча, качала головой, поднимала брови, фыркала на все мои замечания, она могла ходить, едва не задевая меня плечом, так, как будто меня вообще в комнате не было. Это была просто песня, а не молчание!

И только когда ей надоедала эта игра, она удостаивала меня объяснением, насколько я не права, и почему она вообще не желает со мной разговаривать. Обычно ее хватало на пару дней, в течение которых я должна была сама догадаться, что именно я сделала не так, и принести свои извинения. Я, как правило, не особо ломала голову над этими загадками, зная, что ей самой это скоро надоест, и она скажет, в чем же я виновата. Но я очень хорошо знала, какими тягостными могут быть эти дни тишины, и, если молчание затягивалось, отправляла кого-нибудь из членов семьи выяснить, в чем суть претензий.