Елена Виг - О ЛЮБВИ и не только… Роман в новеллах

– Аня, а как получилось, что вы с папой оказались здесь, под Калугой?

– Папа ушел на пенсию, и мы переехали.

– На пенсию? А сколько же папе лет?

– Он еще не очень старый, ему пятьдесят пять.

Я сообразила, что военные выходят на пенсию после двадцати лет стажа. Да, все сходится.

– А потом, мне же надо было в институт поступать! – продолжала Аня.

– А в каком институте ты учишься?

– В финансово-экономическом.

– Нравится?

– Нет, не нравится, скучно.

– А почему же тогда ты его выбрала?

– Не знаю, – Аня пожала плечами, – папа сказал «Иди, стань экономистом», я и пошла.

– А где работать будешь?

– Да откуда я знаю? – было понятно, что этот вопрос ее раздражает – мне еще год учиться, а там папа что-нибудь придумает.

Папа, папа, папа… А, с другой стороны, что я хочу? Кто еще у нее есть, чтобы организовать ее жизнь? Они только двое на этом свете – она и папа. Понятно, что так не может быть всегда, но это их маленький мир, в котором есть четкое распределение ролей – папа решает, она исполняет, причем делает это со всей ответственностью. Наверняка и в институте учится хорошо, и диплом получит. Жаль только, что не интересно ей это. Будет работать и скучать всю оставшуюся жизнь от нелюбимой работы. А, может, и не будет. Папа найдет ей какого-нибудь хорошего мужа, она родит ему кучу светловолосых внуков и будет счастлива.

В нашей семье все было не так, а, возможно, что мне только казалось, что у наших детей есть выбор, и они сами решают свою судьбу. Саша пошел по стопам отца, стал юристом. Ему это нравится, всегда нравилось. Но я иногда думала, а что было бы, если бы папа не был юристом, а был бы, например, инженером. Возможно, что юридический нашему сыну и в голову не пришел бы. Он бы видел с детства, чем занимается отец, и, если его голова не отвергала бы на корню точные науки, а у Саши голова – прекрасная, то он бы мог стать и хорошим конструктором, как сейчас стал отличным юристом. Так что рабочие династии, о которых столько говорили при социализме, далеко не пустой звук.

Что касается Кати, то были ли иностранные языки только ее выбором? Тоже нет. Просто у девочки было не особо хорошо с математикой, а вот с гуманитарными предметами в школе, наоборот, никаких проблем не было. Поэтому языки, поэтому Иняз, поэтому она стала переводчиком. А почему не историком, не географом, не учителем? Да потому, что в нашей семье никто ничего про эти профессии не знал, связей в этих кругах не имел – папа юрист, мама экономист, и мы считали, что со знанием языка ей будет легче найти нормальную, хорошо оплачиваемую работу. Ну, вот и посмотрим, правы ли мы с мужем были. Если она намерена действительно искать работу, то сейчас самое время, чтобы сработали ее конкурентные преимущества, а то сядет она со своими двумя языками где-нибудь офис менеджером с грошовой зарплатой.

Все утро у нас было, как правило, занято разными процедурами, а после мы гуляли. Однажды, собираясь, на прогулку, я сказало, что прохладно, и предложила Ане надеть какую-нибудь куртку для утепления. Она порылась в своих вещах и достала укороченную курточку из искусственной кожи. Фасон был нормальный, но цвет… Куртка была ярко зеленая – что совершенно не подходило к синим джинсам. Аня увидела мой скептический взгляд.

– Что, плохая куртка, вам не нравится?

– Нет, не плохая, просто по цвету не очень подходит.

Аня надела ее стала рассматривать себя в зеркале.

– Я не понимаю, почему не подходит – призналась она.

– Знаешь, вот если бы брюки были черные, серые, а еще лучше светло-серые, то было бы неплохо, но к такой яркой куртке нужно еще что-то, чтобы ее уравновесить, например сумку или шарф.

– Еще и сумку зеленую? – удивилась Аня.

– Нет, вот только, не зеленую. Нужно, чтобы сумка была нейтрального цвета, лучше всего такого же, как брюки или туфли, но она должна привлекать к себе внимание, например, быть довольно крупной, с броской фурнитурой. Тогда на фоне этой сумки твоя куртка не будет выглядеть такой вызывающей. Поняла?

– Да, вроде поняла. А если сумки нет?

– Тогда нужен шарф, который привлечет к себе внимание и, одновременно, отвлечет от куртки.

– Яркий?

– Нет, я бы считала, что он должен быть спокойный, по цвету перекликающийся с брюками, или может быть тоже зеленым, но более светлым.

– Ой, как это сложно!

– Да не очень это сложно. Ты спроси у подружек в институте, они тебе помогут подобрать.

– Да не у кого мне спрашивать, со мной там никто не разговаривает.

– Это почему же? – удивилась я.

– Я им не нравлюсь. Я думаю это потому, что я толстая.

– Никакая ты не толстая, что ты придумываешь.

– Они на меня смотрят и насмехаются. Я это вижу, я же не слепая. Но мне это до лампочки. Все равно мне с ними не интересно. Они только про мальчишек и про диеты разговаривают. А я на диетах сидеть не буду, меня тогда Маша прибьет, если я ее еду не съем.

– Маша – это ваша кухарка?

– Да, она у нас уже давно, как только переехали сюда. Она готовит и убирает, живет у нас во флигеле. Ей папа жизнь спас.

– Как это спас? Когда?

– А когда в колонии работал. Она там поссорилась с другими женщинами, и они ее сильно порезали. А папа спас. Она, когда освободилась, то нашла его. Вот с тех пор и живет у нас. Она хорошая, только немного страшная. У нее шрам через все лицо, но мы к этому привыкли и не замечаем совсем.

– А ты скажи Маше, чтобы она тебе больше овощей готовила, салатов.

– Да не люблю я салаты, я картошку люблю и макароны. И мясо люблю, и курицу, а вот рыбу не люблю. Там, где мы жили, рыба была только в речке, но она была костлявая, поэтому ее только кошки ели.

Я хорошо представила эту картину. Ребенок живет в глухом поселке, хорошо еще, что сам себе и отцу готовит, тут уж не до деликатесов. Понятно, что она привыкла к макаронам и картошке. Еще странно, что при таких кулинарных предпочтениях у нее вполне ладная фигурка, мужчины таких как раз и любят: полная грудь, широкие бедра, вполне просматриваемая талия. И не нужно было бы ничего менять, но если и дальше будет налегать на углеводы, то годам к тридцати располнеет сильно.

Мы шли по лесу, и я пыталась объяснить ей, как она должна, на мой взгляд, питаться, чтобы не стать «бочкой» по ее же словам. Она кивала головой и говорила «да, это я могу» или «нет, я это не ем». В сухом остатке оказалось немало блюд, которые она либо любила, либо еще не ела, но готова была попробовать. Мы даже договорились, что я пришлю ей ссылки на то, как это нужно готовить.

Мне все больше нравилась эта девочка. Она была такая в хорошем смысле слова «нормальная», не испорченная цивилизацией, какие сейчас встречаются редко. Иногда она выражалась грубовато, но теперь я понимала, что это от того, что там, где она росла, все так говорили, это была норма бытового общения. Она ни на кого не держала зла – ни на мать, которая ее бросила, ни на однокашниц, которые не приняли ее в свой круг. Она искренне любила своего папу, Машу, своих собак. Я вдруг подумала, что тот мужчина, который за этой грубоватой оболочкой сможет разглядеть прекрасную женщину и полюбить ее такой, не очень воспитанной, не отлакированной, но доброй, умной и тонко чувствующей, будет с ней счастлив, если добьется взаимного чувства. Но пока никаких парней в ее жизни и даже в мыслях не было, и, возможно, это было к лучшему. Я с трудом представляла, что кто-то сможет безболезненно вклиниться между ней и ее отцом. Я его совершенно не знала, но понимала, что та связь, которая между ними существует, очень сильна, и трудно представить, что он спокойно отнесется к появлению другого мужчины в ее жизни.