Евгений Катарский - Формула

— Серега, ты как? —расширенные зрачки Мамаева метнулись перед Бельским, пропали. —Потерпи, братишка, мы сейчас… Ни подъехать, ни подойти —бьет, паскуда, прицельно… Давай его сюда… —Это уже Коле? Бельский почувствовал, как его приподнимают, укладывают на какую-то материю. Боль рванулась, он едва сдержал стон. Зачем все это? Ах, да! Чтобы перенести. Зачем? Он ранен…

Провал-воскресение обморока, над ухом —шумное, хриплое дыхание, сквозь него —голос:

— Ждали нас тут, суки… Вон с того подлеска лупят, видишь? Пристреляли здесь все… Дождались нас —и дали. Серега сразу лег, я даже и дернуться не успел.

Это голос Мамаева. Он что, оправдывается, что ли? Вот это зря. Это же война, тут каждый —сам за себя. Тут только Бельский понял, что ему холодно. Он увидел над собой громаду неба, услышал двух человек, почувствовал спиной, сквозь одежду мерзлую бугристость земли.

— Все, приехали! —в голосе Мамаева —удовлетворение, облегчение. —Давай быстрее, а то начнут сейчас из миномета крыть. На счет раз… —Бельский снова увидел близко его лицо, возбужденные, навыкате глаза, услышал горячий, торопливый шепот: —Все, Сережа, будем уезжать. Потерпи еще чуть-чуть, скоро дома будем…

Снова сильные руки поднимают, несут; небо сменяется грязно-серым потолком —салон их микроавтобуса. Мощный корпус «Утеса» сдвинут в сторону, уступая место ему —это почет! самый настоящий почет!

— Так удобно? Лежи, лежи… —они обращаются с ним, как с ребенком. Бельский растянул губы в улыбке, собирая весь свой сарказм. Он уже хотел сказать что-нибудь язвительное этим мальчишкам, этим вчерашним юнцам, под стол пешком ходившим, когда он уже защитил диссертацию, но тут пол под спиной неожиданно вздрогнул, и обрушилась боль, страшная, со всего размаха. Навалилась, захлестнула тьма, он провалился в беспамятство…

Бельский видел себя одиноко стоящим на какой-то незнакомой станции метро. Тишина, безлюдье. Из громадных люстр под высоченными сводами струится холодный свет, тускло мерцает кафель на стенах, гигантские колонны громоздятся, нависают. Что-то должно произойти, что-то важное и значительное. Сердце дрогнуло, сжалось, взгляд заметался —зачем, почему он здесь?

Неожиданно, беззвучно вынырнули из обоих тоннелей поезда, остановились в полнейшей тишине; сквозь прозрачность окон, сквозь всполохи электрического света были видны пустые вагоны, сиротливые сиденья, глянцевая симметричность поручней. Поезда замерли пугливыми стрекозами, готовые в любой момент рвануться с места: вот-вот иссякнет, закончится несчастное, обреченное, неразличимое на шкале времени мгновение, растает сиротливой льдинкой на безжалостном солнцепеке, и он останется здесь навсегда, прикованный трусостью к этому …своему капищу, к своему вечному перепутью…

Куда шагнуть? Как не прогадать?

Внезапно, так, что он даже не успел заметить этого, поезда тронулись, поползли, заскользили от перрона. Они уезжали, разгонялись все быстрее и быстрее, исчезая в тоннелях, постепенно сливаясь в одном стремительном, неумолимом движении, и Бельский заметался между ними. Он чувствовал, что вместе с поездами убегает что-то важное, неоспоримое, то, что мучительно, тревожно, безнадежно искал всю жизнь. И он закричал, замахал руками, пытаясь все остановить, вернуть обратно, но голос захлебнулся, утонул в гулкой громаде пространства.

Неудержимыми болидами летели мимо вагоны, увлекаемые могучей силой, и страшный водоворот закружил Бельского, закружил и выбросил прочь —жалкую, бессильную пушинку. В изнеможении опустился он на пол, спиной ощутив ледяную твердость колонны. Все пропало! Разгадка снова ускользнула от него! Он не знал, не мог вспомнить, что это за разгадка, почему так одиноко и неприютно сейчас, но боль, горечь, отчаяние сдавили сердце, громадная, неотвратимая круговерть навалилась, сковала волю, раздавила, разметала, уничтожила; несчастный, обманутый, измученный, он тихо заплакал, уронив голову в ладони, уткнувшись в колени…

Бельский осторожно отнял руки от лица, осмотрелся. Летний, яркий и солнечный день. Желтая полоска пляжа, ленивые блики солнца на воде, далекие очертания города… Он судорожно облизнул пересохшие губы. Где он? Сознание забилось, заметалось, вырвалось из вязкого плена, он увидел перед собой женщину, сидящую на песке, уютно поджавшую ноги. Кто она? Женщина что-то говорит, смотрит на него, словно ждет чего-то; вот она зачерпывает песок в ладонь, медленно высыпает. Песок невесомо вьется рельефами ветерка, рассыпается янтарными ручейками, и Бельский замирает, пораженный внезапно открывшейся красотой, нечаянным, мимолетным очарованием. Хрупкая фигурка, изящное запястье, играющая тысячами блесток золотая дымка…

Внезапный порыв ветра метнулся в лицо, он инстинктивно закрылся руками; минуту назад сухой и воздушный, песок неожиданно стал липким и вязким, впился в кожу, волосы, глаза, заскрипел на зубах. Бельский отплевывался, крутил головой, пытаясь стряхнуть неожиданную напасть, но грубая, шершавая масса расползалась по телу, проникала, жгла, царапала внутренности. Кольцами, словно змеиное тело, боль пульсировала внутри. Поплыли перед глазами уродливые красно-желтые пятна, и отчаяние вновь захлестнуло его. Внезапная догадка блеснула ослепительной вспышкой: вода! вот —спасение! Окунуться в реку, долго, с наслаждением плыть, а потом лечь на спину и замереть так, покачиваясь на волнах, подставив лицо солнцу… Вода прохладная, ласковая, добрая… Она совсем рядом, плещется мелкой волной о берег, призывно манит… Бельский попытался встать, дотянуться до нее, но женщина на берегу заговорила что-то быстрое, что-то категоричное. Она запрещает ему! Ему! Возмущение сперло горло, захватило дыхание. Он снова попытался встать, на этот раз уже более решительно, но голос незнакомки проник в явь, будто преломившись, стал нежным и мягким.

— Что ты? Что ты, милый? Да успокойся же!

Где-то он уже слышал этот голос. Кто это? Боже, какая боль!..

— Пить… Вода… —хочется кричать, но с губ срываются только слабые, бессвязные звуки.

— Нельзя, Сережа… Потерпи… —отвечает удивительный голос и говорит в сторону: —Он очнулся, пить просит.

— Еще один противошоковый, —произносит другой голос, резкий, решительный. –Давай, быстрее…

Прикосновение холодных пальцев, вязкая муть вокруг. Чье-то жаркое дыхание на щеке, знакомые интонации.