Евгений Катарский - Формула

Так бы и было, если бы не это глупое ранение. Эх, черт! Угораздило же его! В душе шевельнулась робкая надежда. А может, обойдется? Бельский постарался заглушить надежду, загнать обратно в зыбкую темноту, но бдительная тревога уже колыхнулась смутным отголоском. «Пушкину тоже казалось, что рана его —пустяшная, а как все вышло?» Бельский выругался про себя. Еще и Пушкина приплел! Все! Надо остановиться! И с каких это пор он стал подонком? Все, что пронеслось сейчас в голове —бред, чушь собачья! И о Кате, и о Коле, и о нем самом… Нет, надо возвращаться обратно, в реальность, а то черт знает до чего можно додуматься!

Мысли совсем спутались. Почему же в голову лезут одни гадости? Нет, это был какой-то провал, морок, беспамятство. Катя дарила ему свою любовь, пусть и недолго, была с ним; она —часть его души, его сердца. Зачем оскорблять чувства этой девочки? Пусть ей не достает светского шарма, пусть она не может изъясняться высоким слогом и не понимает ничего в его жизни. Его жизнь. Тоже мне, сокровище! Клубок интриг, подлостей, измен и злословия —ей это зачем? Ей, чистой, доброй, светлой? Она из другого мира, она не сможет жить во лжи и грязи. Бельский невольно поморщился: сквозь пелену забытья прокралась-просочилась гаденькая мысль. Так что? Все проходит? Нет, не так —Соломон был слишком самолюбив. Правильнее будет: у всех проходит. И у нее —тоже пройдет.

И снова —сравнение, противопоставление. И снова —некорректное. Она, они… Как можно сравнивать людей? Для того, чтобы это сделать, надо хотя бы научиться измерять их. А как? Как можно измерить человека? Вот он, Бельский, например, все жизнь этому посвятил, и что? Тысячи экспериментов, тонны сожженных реактивов, кипы исписанной бумаги, а на выходе —пшик, зеро… Нет, конечно, в активе —нашумевшие открытия, диссертации, научная школа, но все это —мелочь, чепуха, планктон. К самому важному, к тому, о чем мечтал с детства, он так и не приблизился. Человек, человек, как совокупность процессов, тождеств, смыслов, как свидетельство и символ бытия, так и остался для него загадкой. Как облечь его в форму строгой математической зависимости, как вычислить счастье, любовь, прощение и раскаяние? Да и подвластно ли это разуму? Да, черт возьми! Тысячу раз —да! Все, что окружает нас —может и должно быть сформулировано самым точным, самым бескомпромиссным языком —языком математики. Скоро уже сто лет, как Эйнштейн заключил Вселенную в свои уравнения, так что вечный стыд и позор на голову любого сомневающегося. А то, что у него, у Бельского, ничего не вышло… Ну, так что ж? Мало ли костей валяется у храма науки? Просто не хватило таланта. Так, кажется, в этом признаются? А как же надежда? умирает последней? Хороший вопрос… Надежда —топливо мечты, а любой ресурс когда-нибудь, да истощается. Закончился он и у него. Так бывает иногда. Горькая правда? Что ж, врачу тоже приходится делать больно, чтобы вылечить…

Вот, кстати, а где врач? Почему нет его до сих пор? Бельский прислушался к себе. Боль совсем стихла, такое ощущение, что и не было ее никогда. О ранении напоминала только неприятная сонливость и странное оцепенение во всем теле. Он попытался пошевелиться и тут же вновь увидел лицо Кати.

— Что, родненький? Больно? Потерпи, скоро пройдет. Домой пойдем, чай пить будем… –показалось, глаза ее смеются. —Я как раз зеленый припасла, с жасмином, как ты любишь…

Какой чай? Это что, бред, что ли? Прозрачной мутью заволокло все вокруг. Голос раскололся на многоголосие, разлетелся эхом; снова замелькали видения. Пляж, река, женщина… Женщина…

— Кто она?

— Кто, милый? Кто?

— Женщина… Она так славно улыбается…

— Господи! Он бредит, да? Где же скорая?! —гулкие шаги в коридоре, беготня, визг петель.

— Да обстрел там! Вся дорога разбита! И гвоздят – ни одной машины не пропускают!..

— Боже! Ну почему сегодня?!

Бельский видит сквозь прозрачное марево ладонь, прикрывшую лицо, выбившийся из-под платка локон, судорожно вздрагивающие плечи. Нет, надо уходить. Здесь –плохо, здесь —отчаяние. Лучше быть там, за зыбкой пеленой, затянувшей все вокруг —стоит только протянуть руку, коснуться, и она исчезнет, растает, как наваждение. А за ней должен открыться чудесный мир, мир, в котором нет смерти и печалей; там не плачут любимые и исполняются все мечты. Он уже давно ищет путь туда и вот, наконец, нашел. Там ждет его та загадочная женщина, нераскрытая тайна, отправная точка пути, пути в никуда. Почему в никуда? Да, потому что, он —самый настоящий неудачник… Да, вот такой богатый, знаменитый, вполне себе успешный и состоявшийся неудачник. Как же это получилось? Уж и не вспомнить теперь… Остались только полуслепые, бессвязные осколки, смутные образы, полузабытые, мерклые чувства; и мертва память, непроницаемы завесы забвения. А ведь это важно. Это очень важно, черт побери! Уже незачем обманывать себя, бессмысленно обманывать. Столько воды утекло, не пора ли признать собственное поражение? Но, в чем же, в чем его ошибка? А, может, и не было ее? Может, просто слишком высокую планку выбрал? Нет, Господь не пожалел для него таланта, корни —не в этом. Они —там, за вязкой паутиной дней, дел, забот, за круговертью будничной суеты. А, может быть, ранение —его последний шанс? За несколько минут отдать долги, расставить точки, понять то, что оставалось непонятым всю жизнь? Жизнь? Неужели? Нет, не может быть! Не может так поступить с ним судьба! Она всегда была милостива к нему, не к лицу ей подобные подлости. Ведь это верх издевательства —раскрыть тайну перед смертью! Да и глупости все это, совсем другой конец ждет его! Он еще поборется! Еще повоюет! Вот только как вернуться назад? Как отыскать ту самую нить, которая должна была привести к разгадке? Она до сих пор —там, оборванная, поникшая, забытая… Впрочем, кажется, сейчас задача эта вполне под силу; в этом странном, перевернутом мире ему почему-то подвластно все, даже время. Надо только немного постараться, напрячься, сконцентрировать память… Конечно, поздновато, но лучше поздно… Итак, отматываем немного назад, назад… Что у нас тут?

III.

Луч солнца ворвался в окно, широкой золотистой полосой разрезал облако пыли, повисшей в воздухе.

— А-а-пчхи! —тоненько чихнула Ирка Мальцева. Выражение лица в этот момент у нее было испуганное и немного растерянное, глаза —полузакрыты. Она вновь набрала полную грудь воздуха, плечи ее приподнялись. —А-а-пчхи!