Сергей Бокшанский - Эталон

Сварщик опирается на метлу. Он минуту смотрит на столб пыли над полигоном. Потом переводит взгляд на меня. Волчок лысый, слишком толстый и невыразительный. Он всю жизнь пил. Работал сварщиком и пил. Потом женился, стал пить ещё больше. Сейчас он стремительно стареет, ждёт досрочной пенсии и думает о рыбалке.

Меня всегда занимает один вопрос: «Почему военные уходят в 45 лет на пенсию, а медсестры и врачи – нет?». У врачей и медсестёр ведь тоже бывают ночные дежурства. И подъём «по тревоге» для врача скорой, например, это совсем не та потешная ролевая игра, что у военных. Кстати, и по суммам пенсии военных и медработников как-то очень уж отличаются. Интересно – почему тот хирург, что занимался мордой пьяного сварщика должен трудиться до самой могилы?

– И кому эта порнография нужна? Ладно служивые, – Волчок останавливается и качает головой. – Мы здесь на кой хрен? Сидели бы в цеху. В картишки бы перебросились, что ли. А через пару часов, гляди, домой пора собираться.

– Сдохнешь там, – хмуро отзываюсь я. – Вторые сутки проветрить не могут.

– В гардеробе можно окно открыть.

– От сквозняка ещё хуже.

В цеху месяц выдалбливали старый потрескавшийся бетон. Наконец-то избавились от пыли. Залили новый пол. Новый пол – новые технологии. Цемент смешали с каким-то лаком и размазали воняющую кошачьей мочой массу поверху. Теперь новенький с иголочки пол отливает фиолетовым и блестит зеркалом. Запах лака дерёт горло, от него слезятся глаза.

– Можем в магазин сгонять, – задумчиво предлагает Москаль.

– Ага, сгоняешь тут… Вон, главный инженер у проходной маячит. Вкатает премиальные только в путь. Лучше бы вообще не приходили.

Волчок тяжело вздыхает и с отвращением сплёвывает. Ему тошно. Виноват в этом запах стоячей воды, насекомые, отсутствие водки и химические соединения лака. Синяя стрекоза, зависшая прямо перед ним, не вызывает на его лице радостных эмоции. Земляная жаба, живущая под тумбочкой у фрезерного станка, вызывает у него умиление.

Он садится на бордюр, смотрит на меня сверху-вниз и спрашивает:

– Ну, чего молчишь, всякую хрень про меня думаешь?

– Главный не помеха.

Я втыкаю прут в землю, бросаю мешок, взбираюсь на обочину и выуживаю из кармана сигареты. Потом присаживаюсь на нагретый бордюр рядом с ним и щелкаю зажигалкой. Лёгкий ветерок играет с облачком сизого дыма. Волчок помогает ветру и разгоняет дым рукой. Он недавно бросил курить. Он уверен, что у него не стоит от табака. Можно с большой вероятностью утверждать, что в старости он станет полным придурком.

Я глубоко затягиваюсь и продолжаю развивать захватывающую тему алкоголя:

– Через болото и по узкоколейке мимо котельной. Прямо к магазину выйдем.

– Пятнадцать минут, – уверенно подтверждает Москаль.

– Далеко и долго. Я не пойду.

– Сами сходим. Ты, главное, помаячь на дороге, чтобы знали, что мы рядом.

Под сапогами хлюпает и брызгает тонкими струйками чёрная жижа. Мы горланим из Сектор Газа: «И испарения земли бьёт, как дурман. И каждый пень нам, как капкан!..». Наши вопли пугают собак у гаражей. До самой узкоколейки мы слышим остервенелый брёх.

Через полчаса мы сидим на небольшом бугре. Вокруг зелёный полумрак. Пристальные взоры начальства остались за стеной кустарника. Бугор топорщится жёсткими пучками осоки и за день прогрет солнцем. Мы пьём тёплую водку и хрустим печеньем. Мы беседуем о политике и о женщинах. Запах водки перебивает испражнения болота. Хандра медленно отпускает. Со стороны полигона треск автоматных очередей и грохот крупнокалиберных пулемётов – армия изгаляется над мишенями.

– Я за всю службу три патрона пульнул, – сообщает Москаль. – А эти день и ночь стреляют.

– Ночью они из пушек лупят, – Волчок широко зевает. – Чтобы сон у страны был крепче.

– Задрали уже эти стрелки, – я тянусь за бутылкой. – Нашим биатлонистам тоже без перерыва патроны подносят – результата нет. Случись что, и от этих толка не будет.

– Девки нормально вступают, – возражает Москаль.

Тут он прав – к нашим дамочкам претензий нет. Они молодцы. Если бы я пробежал два с половиной километра на лыжах, когда за спиной винтовка с весом «калаша», то вряд ли бы попал в чёрный кружок хоть один раз. А, может быть, и не промахнулся бы. Говорят, мастерство не пропьёшь. В армии я счёт отстрелянным патронам не вёл. Мне их в цинках считать надо.

Москаль подставляет под горлышко бутылки пластиковый стаканчик. Вообще-то его зовут Артём Гринь. Почему он стал Москалём мне неизвестно. Он пришёл на завод гораздо позднее меня. Я уже отработал месяцев шесть, когда он появился. Стриженный почти под ноль, рубаха-парень с доброй долей харизмы и любитель позубоскалить. Он легко влился в крепко спитый коллектив. Потом оказалось, что у нас с Тёмой полно общих знакомых, хотя он младше на девять лет. Волчок старше на десять.

Мы сидим на бугре. Пьём водку и хрустим печеньем. Жуткая смесь поколений. И вообще – каждый член нашей мусорной бригады достоин отдельной палаты в сумасшедшем доме.

– Завтра зарплата, – говорит Артём. – И выходные.

Волчок удовлетворённо кивает. Завтра он спрячет от жены 50 долларов. Потом пропьёт их в одиночку.

– Хорошо, – говорит он.

Завтра пятница и нам отстегнут приличные суммы. Все строго пятнадцатого числа. Я невольно вспоминаю графики зарплат на других заводах. Потрудиться мне довелось в разных местах. У каждого директора были свои заморочки в данной ситуации.

Позапрошлое руководство считало себя мудрым. Зарплата строго по пятницам. Никаких десятых и двадцатых чисел. Пятница и всё тут – народу должно хватать двух выходных, чтобы отпиться вволю.

Прошлое начальство считало себя хитрым. В то время я ездил на работу в столицу. Два часа на электричке туда – два обратно. В столице всё было иначе. Здесь зарплату выдавали по средам. И тоже никаких строгих чисел.

В четверг часам к девяти директор собирал комиссию. Начальник производства, начальник охраны, пара-тройка крашеных в блондинок кобыл из отдела по труду и зарплате. В начале десятого назначенные инквизиторами выдвигались в цех. Кобылы виляли подтянутыми на фитнесе ягодицами похлеще стриптизёрш. Они картинно задирали подбородки, выпячивали губы уточкой и едва не ломали загорелые в Турции и Египте ноги. Они цокали длиннющими каблуками и выглядывали промасленные робы слесарей. Первые пятеро бедолаг, попавшиеся им на глаза, обнюхивались издалека. Блондинки за два метра морщили напудренные носы и закатывали глаза. Начальник охраны уверенно называл жертв. После его слов накладные ногти оставляли глубокие отметины на мелованной бумаге, когда подчёркивались фамилии горемык в списке рабочих. Пользоваться хотя бы карандашом они считали ниже своего достоинства. Начальник производства выдыхал перегар в сторону. Он печально кивал головой, скрипя сердцем подтверждал наличие у злостных нарушителей дисциплины некой степени опьянения. Крашеные сучки разворачивались и с цоканьем направлялись стряпать приказ о лишении премиальных. В пятницу на смену одним кобылам приходили другие. История повторялась. Этот табун постоянно висел дамокловым мечом над премиальными.