Эдуард Барсегян - Старик и девственница

И тут мы, и французские туристы увидели изумительную картину. Метрах в пятистах от нас в самом центре поляны молодая парочка занималась любовью. Мне показалось, что французы, как и мы с Анной, были восхищены открывшимся пейзажем, в который так гармонично вписывались два обнаженных тела. И я сказал Анне: «Пусть знают французы, что мы не столь отсталая нация, и нам знакомо чувство прекрасного!».

Когда мы вернулись к церкви, она была уже открыта. Анна поставила две свечи рядом и зажгла их. Она смотрела на них и что-то бормотала. А я смотрел на нее как на святую. В церковном полумраке, в дрожащем от свеч свете, она олицетворяла собой ангела неземной красоты.

Выйдя из церкви, я заметил на ее глазах слезы. В таких случаях бессмысленно задавать вопросы о природе слез, поскольку внятного ответа на него нет.

Покатив в Ереван, мы не обмолвились ни словом. Лишь подъехав к развилке на Чаренцаван, Анна попросила свернуть направо, и мы возвратились в нашу столицу через Егвард. Я не находил ничего странного в том, что мы всю дорогу молчали, углубившись в свои мысли. Это была релаксация организма после пережитых эмоций.

Казалось бы, я должен был думать о моей прелестной спутнице, но проклятый мозг мне подкинул иную тему. У армян есть несколько основных святынь, одной из которых является высокогорное пресное озеро Севан. Тысячелетиями на нем существовал остров, с которым связано много событий, воспоминаний и легенд, принадлежащих всем поколениям людей, пусть даже давно умерших. И вот приходят чиновники, которые берут на себя, не смелость и ответственность, а наглость разорения святыни, принадлежащей всем армянам со времен Ноя. Но по принципу непогрешимости чиновничьей рати, увидев, что совершили глупость, решили попрать глупость глупостью, вложив несметные средства и усилия на создание пятидесятикилометрового тоннеля, чтобы воды реки Арпа переправить в Севан. Вскоре оказалось, что это привело к новым проблемам, которые чиновники обозвали непредсказуемыми.

Мысли о Севане привели меня к множеству других несчастий, пришедших на судьбу маленького народа. И я задался вопросом: почему из поколения в поколение, на протяжении веков, к политической власти армянского народа приходят наиболее бездарные люди, которые не могут просчитывать свои идеи хотя бы на шаг вперед? Живя лишь сегодняшним днем, их политика, как правило, приводила к разорению, потере земель и уничтожению собственного народа. Каждая нация воспроизводит примерно одно и то же количество людей, приходящихся на душу населения: дураков, умных – и не очень, незаурядных и гениев. Но почему у нас к власти приходят определенного сорта люди, которым трудно приписать наличие большого интеллекта, и у которых наиболее развит хватательный инстинкт?

Естественно, однозначного ответа я не нашел, и подумал: сам-то чего стою, если рассуждаю о всяких глупостях, когда рядом сидит фантастическое существо?

Въехав в Ереван, проезжая мимо Института физики, я обратился к Анне:

– Как странно, что до сих пор я так мало знаю о тебе. Даже не знаю, где ты живешь и куда тебя сейчас отвезти.

Анна повернула ко мне голову и, с некоторой обидой в голосе, ответила:

– Старик, тебе не стыдно задавать такой вопрос? Наш первый дом был построен на Севане мною, а теперь едем к тебе.

– Ты согласна переехать жить ко мне?

– Это же очевидно, Старик! Ты что возражаешь?

– Ты прекрасно знаешь ответ. О таком счастье я даже не помышлял.

Анна взяла мою правую руку и поцеловала. Меня смутил ее жест, но вывода из него мне не хотелось делать, так как поведение Анны не поддавалось расшифровке.

Подъехав к дому на Монументе, мы поднялись на лифте в мою квартиру. Войдя в дом, Анна тут же побежала рассматривать квартиру, выражая восторг, хлопая в ладоши и подпрыгивая как малое дитя.

– Старик, у тебя потрясающий вкус! Какие огромные окна на весь Арарат! И что за дивные балконы! Боже мой, и это все будет моим! Я даже представить себе не могла, что у тебя столь просторный дом. Хотя теперь понимаю, что, судя по твоим манерам, другого варианта не могло быть. Старик, признайся, что ты меня любишь!

Такой реакции Анны я не ожидал, тем более, требования о признании в любви. Человек, находящийся в моей ситуации, мог подумать лишь одно – что молодая девушка связалась с состоятельным стариком ради выгоды. Я понимал, что все не так, но как – объяснить не мог. В то, что она меня любит как своего мужчину, поверить было исключительно невозможно, несмотря на то, что она всячески внушала мне эту мысль. Возможно, я и уговорил бы себя поверить в эту желаемую сказку, если бы Анна не обладала такой красотой и молодостью.

Я подошел к ней и, обняв за талию, спросил:

– Можно тебя поцеловать?

– Нет! – резко ответила она, – ты мне не ответил!

Я притянул ее к себе и хотел поцеловать в губы, но она увернулась и ударила по щеке. Этот ее поступок совершенно не вкладывался в мое интуитивное восприятие ее образа. Я выпустил ее из своих объятий. Мне показалось, что она ударит меня еще раз и даже закрыл глаза, но услышал ее возглас:

– А это что за прелесть! Я совершенно потеряла голову, не заметив такое чудо сразу.

Анна весело подбежала к концертному роялю и, подняв крышку, стала играть. От неожиданности я присел на диван и слушал. В свое время я очень увлекался классической музыкой, и моим любимым инструментом было фортепиано. Собственно, любовь к музыке привела меня к браку с моей женой, которая была профессиональным пианистом, и рояль мне достался от нее в качестве наследства. С некоторых пор я перестал ходить на живые концерты, а предпочел слушать великих исполнителей в записи, тем более что современная аппаратура позволяет многое.

Услышав живой звук у себя в доме, я обомлел. Анна играла Скрябина, его этюды. Играла и играла, забыв о моем существовании. Скрябин всегда был для меня «другим» композитором, слушал я его редко, поскольку он уводил меня в иной мир, мир несбывшегося экстаза. И мне пришло в голову: не это ли нас роднит с Анной? Я всегда благодарил Бога, что он наградил меня абсолютным музыкальным слухом, правда, взамен лишил способности играть на инструментах. Возможно поэтому, моей неосуществленной мечтой было желание стать дирижером. Мой слух позволял различать характер настроения музыканта, особенно при исполнении знакомого произведения.

Анна играла для нас обоих, мы были слиты воедино в исполнительной трактовке Скрябина, и здесь не было между нами никаких возрастных различий. В голове у меня промелькнула мысль: не это ли мне столько времени пытается внушить Анна?

Закончив играть, она повернула голову в мою сторону, и я увидел тот самый взгляд. Прокрутившись на вращающемся музыкальном кресле, она ловко сняла трусики и, подойдя ко мне, провела ими по моим губам, произнеся: это Скрябин. Затем, опрокинув меня на спину, стала целовать мое лицо, шею и грудь. Длилось это недолго. Встав с меня, она весело сказала: