Александра Нюренберг - Превратись. Первая книга

Мелькнул молодой человек – наследник обувного магазина, строгий и спокойный.

Шум возник и прокатился оранжевым шариком: по улице из городского нутра появился сам мэр! Он был с присными и со чады и домочадцы своего многочисленного клана. (Они настигли его у Южной калитки Парка – нежное клекотанье жены вкупе с резкими порыкиваниями детей.)

Мэр цепко и в то же время смущённо, задирая взгляд, но не голову, посмотрел на церковь, плавающую в волнах Орса, осиявшего свой знак на крыше. Голова и вообще отличался деликатностью. Ежли он читает что-то возвышенное и при этом от волнения почешется, то непременно укорит себя, заволнуется и перестанет вовсе читать.

И суеверен он был! Если в книге сделается что-то нехорошее, сейчас мелко делает Орсов знак, и ну шептать в нос себе, стучать тут же по книге, да ещё и глянет на пол, будто чужое несчастие положит и примолвит непременно, да не про себя, а вполголоса:

– Я тут подмету… Я пылесосом…

Когда мэр что-нибудь записывал постороннее, не вменённое ему, то обязательно при этом держал наготове любые бумаги с грифом и гербом посёлка, что бы, ежли кто, сейчас и прикрыть. Чувствовалось в мэре какое-то целомудрие, заставлявшее его смущаться своего сочинительства.

О, да, непрост мэр. Иногда его так окутывало благоговением перед чудесами мира, что это выливалось в форму наблюдений – за птичками, например, или за облачком интересной формы (о том, что другие занимались такими наблюдениями он и не слыхивал – был, и вправду, в некотором роде целомудрен).

Возможно, мэр стеснялся несерьёзности своего занятия? Каков он вообще? Большой (в ширину), приземистый, с круглой головой и носил строгие галстуки, очень дорогие, которые ему по каталогу выписывала супруга. (Он в магазине иногда заглядывал ей через плечо и с огромным одобрением смотрел на тот галстук, в который упирался её выпуклый розовый коготь. Но ни слова, конечно, он не говорил в поддержку или в отрицание галстука и, спустя время, находил его у себя лежащим на подушке, среди прочего, приготовленного для одевания.)

Перед церковной оградой, ковка коей многократно повторяла условное обозначение Орса, он принял человеческий облик. Тотчас заботливо принагнулся.

Люди, теснившиеся по каменным обочинам улицы поняли – голова беспокоился о помощнике своём. Тот, имея облик червячка (к слову, уважаемый более прочих в посёлке, ибо дождевой червь – существо, вообще, заслуженное, а полугорные почвы окрест нуждались тогда, когда разворачивались события нашего повествования, как и сейчас, в любовном рыхлении), так вот, помощник мэра заметно торопился вслед за патроном. Наконец, он повернулся на недурном, сменённом год назад асфальте (отыскали стараниями этого вот помощника отличную бригаду непьющих укладчиков) всем маленьким тельцем и, подняв кверху головочку, встал во весь рост. Несколько вихлястый человек лет сорока в прекрасном костюме, он покашлял и поздоровался с мэром. Так уж принято – принял человеческую форму, поздоровайся по второму кругу, от избытка вежливости никому ещё худа не сделалось.

Наблюдатели (те, кто следили с дерева за приготовлениями к службе) переглянулись: возле плеча мэра телепался незнакомый большинству, похожий на кролика без миловидности этого зверька, мужчина с непрестанно улыбающимся ртом и вихром над низким, поделённом надвое чертою, лбом.

Отношения между наблюдателями на дереве, вероятно, были коротки, так как на ветке последовал тычок, к прискорбию заметим, едва не сваливший одного из них. Причём, тот, кто пострадал, имел куда более крепкое сложение.

Чертяток обосновавшиеся на ветке, конечно, не видели, то есть пятнышки неубедительные рябили перед глазами, но что малыш подобрался к самому сюртучку мэра – нет, тоже не видели, но отметили, что уборщик смотрит куда-то с неуловимым выражением любопытства.

Человека же с кроличьей челюстью узнали они тотчас. Он был ни много, ни мало посол из Годаньи – или, как говорили в этой части Сурьи, амбассадор.

Зачем бы ему присутствовать на этническом празднике в скромном посёлке на берегу провинциального моря, вот вопрос.

В те годы, про которые рассказываю вам я, часть территории отпала от основной литосферы материка, не буквально, но будто бы сделавшись совсем отдельной страною, ну, точно в Годанье.

И хотя все знали, что это, выражаясь цирковым языком, пшик, кунштюк, связанный с особенностями национального характера Сурийцев, которому чуждо постоянство, всё же Годанья поверила непостоянным этим людям и сочла их мятежниками против «тысячелетней власти сурийской тьмы» (так писали иные годанские газеты).

Так-то вот и получилось, что Годанья принялась посылать сюда, на Юго-Западное побережье Сурьи своих амбассадоров и учить Юго-Западных Сурийцев, как лучше им жить и рассказывать про новую, удивительную систему просвещения.

Многие в самой Годанье (которая, как вы помните, состояла из множества стран) указывали прожектёрам, что уже бывало в Сурье такое и что, как ни попишешь, именно при власти вечной тьмы произошёл Великий Полёт Человечества и Высадка На Бриджентис, да и книг, пожалуй, лучше никто во всю историю не писывал, и киношек не снимал.

Но газеты, подобным образом толковавшие характер сурийцев, вызвали нарекания и были сурово отчитаны… Что до Сурийцев, то эти-то, и впрямь, до ужаса непостоянны – только, знай себе, прожил Суриец лет этак с пять тысяч в священных рощах своих полуостровов и на своих низеньких, хотя и бескрайних, возвышенностях, как бац! – подавай ему манифест о правах (какие, к лешему, в лесах манифесты?), да и отмену черты осёдлости в придачу, не говоря уже о поголовном высшем образовании. Но да это к делу не относится, во всяком случае, напрямую.

Словом, годанские мудрецы отправили в Юго-Западную Сурью в подкрепление к новому типу просвещения свои танки с полным прибором из трёх танкистов каждый, дабы те поучили Сурийцев правильно воевать, и (заодно) слегка попугали Гиперборею, которая захотела бы отстоять мятежные территории.

Но Гиперборея не возжелала этого (ежли честно, такие отпадения происходили во всю историю её чуть ли не каждую тысячу лет, но более молодая геологически и порывистая по характеру Годанья просто-таки не помнила и не могла этого помнить!) – и посему Гиперборея оставила всё, как есть…

Ах, до чего ленивы, гультяисты были гиперборейцы!

Тем временем, амбассадоры Годаньи обучали мятежных мэров новой жизни и проводили военные учения на дивных берегах отпавшей части Сурьи. Одно из таких учений предполагалось провести недели три спустя, на окраине одного из посёлков, несколько более болезненно воспринимавшего преобразования Годаньи.

Но то, что произошло три недели спустя, не может пока нас занимать, ибо мы и так забежали вперёд на три месяца, а забеганье вперёд чревато всякими глупостями.