Александра Нюренберг - Превратись. Первая книга

Тут раздался басистый «ох» и одновременно истошный тоненький вопль – проклятый чертёнок-большачок забрался-таки на соблазнительно отставленную фалду мэрского сюртука и проехал на ней во дворик Орсова храма. Его немедленно, разумеется, вынесло страшною силой – какой-то прозрачной полосой… (Окружающие увидели только странный порыв ветра, если ветер можно видеть).

Дедушка чёрт (это он охал) помчался, отчаянно скрипя коленными суставами, и, подхватив полубесчувственного внучонка, с упрёком посмотрел на уборщика. Тот на укоризненный взгляд ответил ничего не выражающим… ясные глаза его не имели глубины.

Все вошли в церковь. Только некоторые обратили внимание, что мэр несколько раз отряхнул свой сюртучок и неловко посмотрел вбок, за кругленькое плечо себе.

Батюшка никогда не пел, а говорил быстро и таинственно (в смысле, большая часть сказанного оставалась тайной, и, поверьте, в этом было что-то привлекательное), а, сказавши, громко и внезапно пропевал одно слово, засим немного кашлял и снова переходил на скороговорку.

Звучало так:

– Бу-бу-бу бу-бу… А-м-ее-нн… Ках-ках. Ках. Бу-бу-бу… и пр.

К Оле, в лавочку, за выступом стены подошла служительница и в чём-то горячо и спешно убеждала её. Кроткая Оля, никогда и ни с кем не спорившая, на сей раз оказалась неуступчивой. Она не отдавала служительнице большую жёлтую книгу. Служительница ещё потопталась, поправила платочек, с досадой посмотрела на олин нежный пробор и на её кротко склонённый высокий лоб и опрометью свистнула в придел. Вернулась она скоро, батюшка ещё не успел дойти до очередного кашля, как её юбки заметались у прилавка. Она что-то пылко сказала Оле. Окружающие смогли расслышать только торжествующее:

– …мужского хора. Тотчас…

Оля, не глядя, подала ей книгу, сказав:

– Чтоб благословил.

Служительница шмыгнула под иконой, пригнув платочек, и появилась ещё быстрее, чем в первый раз. Она крепко прижимала книгу к жёлтой футболке.

Оля медленно подняла засмысленные глаза.

– Благословил? – Раздельно спросила она, указуя на книгу.

– Матушка благословила. – Ответила та.

Оля строго сказала:

– Матушка – при батюшке. А батюшка – на работе.

Служительница раздула ноздри.

– Матушка благословила. – Повторила она.

Оля на это сказала только:

– Дай.

Служительница с досадой цокнула, испугалась и посмотрела на полустёртое изображение святого служителя Орсова, особо почитаемого на приморье. Святой хмурил лоб, сердился, и та смутилась. Она пискнула:

– Но… – и смылась.

Оля раскладывала под стеклом серебряные Орсовы знаки, уменьшенные противу того, что на крыше в многое число раз. Она подняла лицо и мельком глянула в ту сторону, где кипели цветные огоньки свечей.

– Бу-бу. А-а… Ках-ках. М-м?

(Ох, как стало тихо.) Кто не знает внезапной тишины старых церквей, тот не знает ничего.

О такой тишине мечтает лишь тот, кто на драконовом хребте летал над грохочущим полем, где только что бесславно закончилась какая-нибудь нехорошая битва.

Служительница, не доходя трёх мужских шагов до Олиного стеклышка, ехидно проблеяла:

– Благословил-с.

Оля кивнула белеющим в полутьме лбом. В ту же минуту на

дереве, где сидели наблюдатели, и шёл бурный меж ними разговор, произошло движение, но к нему мы вернёмся три месяца спустя.

– Куски реальности. Это всё, что они могут вообразить. – С печалью сказал старый Дьявол, грузно оборачиваясь в кресле. – Скажем, ну скажем, примять, как следует сигарету, чтобы не воспоследовало пожара. Они могут вообразить пожар. Но им кажется также, что они любят находиться вблизи огня. Свободу они тоже любят.

В то утро он был настроен на меланхолический лад и много говорил об Ожидании, машинально оглаживая маленькие пёрышки отогнутого спинкой кресла крыла.

– Сам-то я доживу… но мне жалко их всех.

– Разве то, что мы осуществили, не исключает Ожидания? – Осторожно спросил ординарец, почтительно стоявший супротив стола.

– Кто знает. – Грустя, отвечал начальник. – Я ведь только борец за дело справедливости. Вернуть осиротевшие земли, где нам, печальникам, принадлежит лишь одна-единственная дыра в холме – разве даже мечта об этом не даёт смысла всей моей жизни? Но если кто-то из наших милых маленьких узурпаторов тоже воспылает огнём идеи, события могут принять иной оборот.

– Они не знают, чего Ждут. – Кротко заметил ординарец. – И все их разговоры на этот счёт полны противоречий и всякой ерунды. Для них погибнуть этим летом будет легко и просто. Как если бы они и не рождались.

В кресле, похоже, его не слушали. Раздался скрип, вроде того, что нарушил три месяца назад тишину последнего свидания Севера. Этот звук развернул мысль нахохлившегося старика.

– И этот славный солдатик, в глубине своей простой души прозревавший, кого или что следует ожидать, умер напрасно.

Последовал глубокий вздох, завершившийся глухим кашляющим звуком, в котором совершенно потонул сдержанный смешок ординарца. Стройный, он стоял и думал, что старому негодяю следовало бы пригласить его сесть.

– Приходилось ли вам, любезный, – не поднимая косматых глаз, молвил вздыхавший, – играть в детстве осколками стекла?

Он собрал перстью пальцы с когтями.

– Орсов луч блуждает в его глубине и вдруг ослепительно сходится, зажигаясь, будто сам Орс тут у вас, в ваших пальцах.

Молодой военный раздражился ещё сильнее и натужно повёл низкими бровями.

– Вот это то, что называется Концом Ожидания. – Просто сказал Дьявол, укладывая ослабевшую лапу на бумаги так небрежно, что смял верхнюю.

– Это вконец собьёт их с толку. – Не удержавшись, пробормотал офицер.

Дьявол глянул на него исподлобья, не утруждая себя иронией.

– Конечно.

– Вторжение автора. – Еле слышно молвил офицер.

– Верно, в конце представления. – Раздумчиво молвил бес. – Но… – Протянул он. – Полагаю, что автор будет скромен… вначале, как и подобает автору, не получившему пока широкого признания.

Офицер разрешил себе хохотнуть.

– В чём дело, дитя моё? – Спросил начальник.

Офицер смех оборвал и выпрямился.

– Не видали скромного автора? – Добродушно просипел бес, играя кончиком бороды.

– Не-а.

Дьявол полюбовался глупым мальчиком и вздрогнул из-за набежавших мыслей – кончик бороды шевельнулся.

– Исключение, милый. ИСКЛЮЧЕНИЕ. Этот – скромен и зловеще скромен. Он готов быть оплёванным и даже не сморгнёт, ежли в его рукопись завернут рыбу. Фигурально выражаясь, такой может рассчитывать лишь на венок из терновых веток.

Офицер поморщился, машинально закатив мутные умные глаза под заросший, гладко расчёсанный лоб.