Александра Нюренберг - Превратись. Первая книга

Кроме того, многим Сурийцам делается так стыдно, что они грабили и убивали, что их потомки потом мучаются целыми столетиями от страшных снов.

В Синюхэчжоу умеют делать всё на свете, но делают очень быстро, слишком быстро. Иногда так быстро, что эти вещи перестают работать, до того, как их сделают, но тогда жители Синюхэчжоу продают их другим материкам, и делают это тоже очень быстро. Это, впрочем, пустяки, так как именно жители Синюхэчжоу первыми сделали самые нужные вещи на планете и сразу сделали их очень хорошо.

Им принадлежат самые выдающиеся открытия, в том числе, и касающиеся государственного правления. Ещё тогда, когда обитатели всех остальных трёх материков скитались дикими стаями по просторам своих будущих государств, а у некоторых ещё были превосходные пушистые хвосты, в Синюхэчжоу уже хорошо знали, что такое бирка на арест, или папка с документами.

Это исключительно талантливые люди. Они как будто позолоченные, ловкие и стройные. Когда-то они тоже очень хорошо писали книги, и эти книги до сих пор ценятся чрезвычайно высоко.

Например, знаменитую историю про путешествие на Запад на всех материках переиздают каждый год с новыми иллюстрациями, а имя автора без запинки произносит любой корабельщик, не говоря уж о книжниках.

Теперь, поскольку литература дело некороткое, они перестали заниматься ею. В мире об этом сожалеют.

Джамбудвипа – страна, в которой жарко, но люди в ней не потеют так сильно, как, например, на футбольном матче где-нибудь в Годанье или в том посёлке на побережье Сурьи, о котором идёт речь в настоящем повествовании.

На илистых берегах ленивых рек Джамбудвипы живут люди с огромными чёрными глазами. По общему признанию, джамбудвипцы самые красивые, самые воспитанные и приятные люди на планете. Они создают для общего пользования всю философию. Этак повелось издревле, и другие страны не утруждают себя созданием своей – и, в самом деле, зачем делать то, что уже сделано, и намного качественнее? Все три материка оптом приобретают философию Джамбудвипы, и никто ещё не жаловался и не отсылал её обратно. Ещё они владеют искусством внушать любовь, и мечта каждой девушки побывать на этом гостеприимном материке.

Годанья состоит из множества стран, у каждой из которых есть свои достоинства и недостатки. Эти страны постоянно ссорятся между собой. Иногда какой-нибудь властитель одной из маленьких стран Годаньи решает завоевать всю планету и у него почти получается. Сурийцев они терпеть не могут, но ежли быть совсем честными, то к Сурье хорошо относится только Джамбудвипа, потому что её жители вообще не могут кого-нибудь ненавидеть. Иногда ненависть к Сурье доходит до того, что эти страны перестают ссориться и некоторое время горячо любят друг друга и хранят друг у друга своё оружие.

Сурийцы, по общему же признанию, самые невыносимые в космосе люди. Больше всего на эту тему любят рассуждать они сами и при этом почему-то умиляются.

«Сурья слишком большая. Сурийцы либо холерики, либо кататоники. Территория или набита людьми, как рыбками в прорубке, или пустынна, как Бриджентис. Странная страна. Полно, существует ли она?»

(Из блестящего эссе критика из Годаньи, недавно издавшего за свой счёт книжечку стихов с красивой голенькой статуей на обложке сзади.) Эссе называлось «Бедный критик». Почему – непонятно.

В Годанье, как по заказу, рождаются самые лучшие живописцы и музыканты на планете, в каждой стране они особенные. Поэтому критику вовсе не грозит умереть с голоду и даже неясно, зачем критиковать Сурийцев, когда он мог бы безбедно прожить, объясняя, как правильно восхищаться картинами и симфониями своих соотечественников.

Тем не менее, он предпочёл таскать в зубах Сурийцев. Кому что нравится. Он даже сравнил эту страну с Гоморрой.

Упоминания о Гоморре иногда встречаются в очень старых текстах и в остаточной форме присутствуют в виде поговорок в речи всех четырёх материков.

Вот, например, первое упоминание о Гоморре в моём повествовании.

Надежда Наркиссовна сказала Веде, когда та вышла из ванной:

– Пока ты отстирываешь свой хвост, можно пойти в Гоморру и вернуться.

Веда не обратила внимания на этот укол. Во-первых, она не слишком внимательна к чувствам других людей, а во-вторых, это только речевой оборот, обозначающий нечто неосуществимое.

Многие люди уверены, что Гоморры нет вообще.

Доказать это или опровергнуть не представляется возможным.

Когда создавался этот мир, были сделаны кое-какие записи. Позднее они были растеряны, так как больше не представляли ценности в силу своей разрозненности и чрезмерной краткости. Часть из них, содержащая какие-то обещания и договоры, очевидно, утратившие силу, всё же заключала некоторый интерес, чисто технический, для написания научных трудов узкоспециального содержания.

Основным смыслом этих обрывков было Ожидание – чего-то или кого-то, могущего изменить существующий порядок на более правильный.

Теперь мне придётся покинуть ведьму с её каблуками и обратиться к событиям, происшедшим на том же побережье Сурьи, где на втором этаже одного из домов жила Веда, и над которым на неподвластной мыслям высоте произошло в то утро, в одиннадцать, убийство Севера.

Но так как время – досадная помеха материи, именно оно мешает мне рассказывать ровно да гладко. Словом, мне придётся перелистать свои записи и найти ту, которая помечена гораздо более поздней датой.

Церковный двор в полдень за оградой был очень тих. Служба ожидалась через несколько часов. Прихожане сидели на каменном горячем парапете над морем и ждали. Оливковый маленький автомобиль вылетел на шоссе, и они оживились. У ограды машина строптиво поёрзала и встала, как ослик.

Батюшка вылез из машины, в серой бобке и чёрных мешковатых штанах. Открыл ворота, полез в машину и въехал, вылез, толстоватый, с курчавой, уже сильно посолённой копной над воротником, и энергично закрыл ворота. Матушка, крупная красивая женщина, его сверстница, в платке, из-под которого лезли на лоб и щёки кольца рыжих волос, вышла со свёрнутой одеждой для служения, которую она, обнимая, держала в обеих руках. На руках её светились совершенно золотые веснушки.

Батюшку тотчас обступили, оттеснили от матушки, и ему пришлось немедленно благословлять. Он посмеивался. Затем почти пробежал в прохладную тёмную глубь в мерцающих огоньках за алтарь. С треском закрылся за какой-то таинственной дверью. Матушка, чьи веснушки погасли в полумраке, прошла следом с сумкой и остановилась в уголке розового и зелёного блеска.

Мэр, топоча лапочками, нёсся, тараща умные глаза, по улочкам посёлка. В человеческом облике он предпочитал, по причине некоторой полноты, авто. Недавно он пожертвовал на церковь двадцать семь тысяч, и торопился на праздник, не за тем, конечно, чтобы воочию убедиться, что на эти деньги куплена именно та дивная люстра, которую он давно присмотрел в столице в антикварном магазине и о которой буквально прожужжал уши батюшке с матушкой. Обещалка мэра, кстати, не советовала употреблять слов вроде «ВООЧИЮ», объясняя мэру в нежных всплывающих подсказках, что слово это имеет устарелый, вроде как в тех обрывках о сотворении мира, характер, посему разумней сказать «лично», «сам». Ну, вот и бежал мэр лично, сам поприсутствовать на древнем празднике, введённом в Сурье ещё до того, как часть её территории перешла на режим Складчины, а, возможно, и до Метеорита.