Натали Бизанс - Вершина. Сага «Исповедь». Книга четвёртая

– У меня плохие новости, парень, велено заковать тебя в кандалы. Хозяин узнал, что ты оклемался и боится побега.

Я чуть не подавился остатками пшеничной лепёшки, застрявшей поперёк горла.

– И ты сделаешь это?!

– Лучше я, чем кто-то другой… Постараюсь не причинить тебе боли.

Я схватил его за руку и взмолился:

– Анастасио! Неужели ты, с твоим добрым сердцем, позволишь мне сгнить у тебя на глазах?

– В планы господина не входит твоя смерть.

– Ещё немного и я ослепну от темноты, и сгнию в этом погребе, подобно прошлогоднему овощу, тем более, если ты лишишь меня возможности двигаться.

Он посмотрел мне в лицо с сожалением и скорбью.

– Мне очень жаль, Эрнесто, – он впервые назвал моё имя. – Я искренне привязался к тебе, парень, но я служу моему синьору.

– Сколько я уже здесь?

– Второй месяц пошёл…

– Лучше убей меня! Нет больше сил терпеть. Я превратился в вонючий кусок дерьма и скоро заживо покроюсь плесенью. Не можешь? Дай мне твой нож, я всё сделаю сам. А ты скажешь потом, что я силой завладел им!

– Что ты говоришь, мальчик! Ты – молод и полон сил. Ещё всё может измениться!

– Где моя жена, что с нею?

– Она при господине, жива, это всё, что мне известно.

– Очередная игрушка для престарелого детины?

Тяжелый вздох вырвался из его груди.

– Он любит хорошеньких женщин? Да, Анастасио? Я слышал про твоих дочерей. Разнообразная жизнь у господина! А ты служишь ему верой и правдой…

– Замолчи. На то его право «первой ночи».

– Вы здесь – дремучие люди! Давно уже нет такого закона! Уже сто лет назад Папа Римский запретил это извращение!

– Ты врёшь!

– Вас не просветили, чтобы продолжать бесчинствовать! Конечно, откуда вам, бедным крестьянам, знать, что написано в папских буллах?

– Почему Бог не дал мне сына?! – он по-отцовски провёл рукой по моей спине. – Если ты ударишь меня и свяжешь, возможно, тебе удастся сбежать, а мне – остаться в живых.

– Тебя всё равно накажут.

– Бог с ним, не впервой с плетью поздороваться.

– Как я уйду без неё?

– С ней точно ничего не выйдет. Там много охраны и слуг, ты не пройдёшь. Разве что собрав армию отца вернёшься, тогда есть шанс, – он горько вздохнул, – и всё-таки я – Иуда.

– Ты – не предатель, Анастасио, ты – хороший человек! Я приду за тобой и освобожу, обещаю!

– Ваши люди не пощадят наших женщин…

– Этого я не обещаю, ты сам всё понимаешь. Но твои дочери могут сбежать… Одно твоё имя, Анастасио, – и им отворят врата. А уж после, я позабочусь о твоей и их безопасности. Давай, убежим вместе!

– Тогда кто предупредит моих девочек? Нет. Иди один. Иначе мне придётся тебя заковать. Хочу, чтобы ты знал, Эрнесто, – он как-то особенно тепло произнёс моё имя, – я делаю это для тебя, как для сына, которого у меня нет. Не ради денег и освобождения, но из сострадания к твоему горю.

– Я знаю это, добрый человек. Спасибо!

– Ударь меня, вот хотя бы тем ящиком.

– Зачем?

– Без крови и побоев меня сразу же на дыбу определят, а так, может быть, доживу… Торопись! Скоро закончится обед, и стражники вернутся, – он начал раздеваться, – одень мою одежду и обувь, босиком всё равно далеко не уйдёшь, а так не будешь сразу бросаться в глаза…

– Бог не оставит тебя, Анастасио!

Я старался ударить его несильно, и всё же глубоко рассёк бровь, густая кровь потекла по лицу. Убедившись, что старик не умер, я, прося прощения, связал ему руки его же верёвкой.

– Прости, отец, и жди меня! Я очень скоро вернусь, во что бы то ни стало, если только останусь в живых.

Прихватил его оружие и флягу с водой, запер камеру и стал выбираться.

Одному охраннику без лишних звуков я перерезал горло ножом, так, словно занимался этим всю жизнь. Второму пронзил сердце. Но звук его падающего тела обратил на себя внимание третьего, а с ним пришлось повозиться, прежде чем он умолк навеки. Убивая этих людей, я слышал только одно – крики отчаяния моей изнасилованной жены и был беспощаден, как раненый зверь.

«Я здесь всё залью вашей поганой кровью!» – пообещал себе.

Вырвавшись на свежий воздух, от которого закружилась голова, я чуть не ослеп от света. Глаза начали слезиться, почти ничего не видя перед собою, шатаясь, побрёл прочь. Кто-то со стороны принял меня за пьяного.

– И когда нализаться успел, средь бела дня? Из новеньких? Будет тебе, иди проспись, пока не поймали!

Я подыграл, изображая пьянчугу, добрался до крестьянских домов.

Теперь меня было не остановить, только смерть могла отобрать от меня долгожданную свободу. Кинул последний взгляд на дворцовые стены, пленницей которых осталась Патриция, сказал, что вернусь, и помчался в чащу дворцового парка. Впереди ещё была крепостная стена и ров с водой, которые я преодолел без особого труда, словно открылось второе дыхание, и я всю жизнь готовился к этому дню, ожидая побега.

Теперь, когда у меня в руках было оружие, я мог оказать сопротивление. Патриция осталась далеко, и я стал менее уязвим. Разузнав, где нахожусь, понял, что ближе всего постоялый двор, где мы остановились в ту проклятую ночь. Нужно раздобыть лошадь, узнать, что случилось с воинами отца, удалось ли кому-то выжить. Конечно, при условии, что кто-то из хозяев остался в живых…

До заката скрывался в лесу, опасаясь погони, и лишь к ночи добрался до трактира. Взглянув в окна, с удивлением обнаружил хозяина дома и его домашних в добром здравии и приподнятом настроении. На старшем из них красовался мой бархатный пелиссон*, подбитый дорогим горностаевым мехом. На полной поварихе висело жемчужное украшение Патриции, веселье шло в полном разгаре. Понятно, поживились за наш счёт, теперь пропивают награбленное. Я в одежде старого солдата, стоял и смотрел на этот разбойничий праздник, вспоминая, как хозяин в тот вечер пресмыкался предо мной, узнав о том, что я сын великого Гриманни. Картина складывалась сама собой, они и сообщили о нас нападавшим. Потому и добыча осталось им в награду.

Мышцы налились свинцом, понял, скрипя зубами, что сейчас не смогу ничего сделать в одиночку против целого семейства и их дружков, но обязательно вернусь и тогда посчитаюсь со всеми. Всё, что мне остаётся, – это попытаться украсть коня, пока в пылу пира негодяи потеряли бдительность.

В конюшне обнаружил, что мой Джюсто всё ещё здесь, бедняга, бока его были грязны и тощи, но он сразу же узнал меня. В этом прекрасном Божьем творении живёт часть моей души. Мы вместе росли в далёком и безвозвратно ушедшем беззаботном прошлом. Этот скакун, который стоит сотен других, жемчужина селекции, стоял в заброшенном виде в неубранном вонючем загоне! Сколько же дней пируют эти грязные ублюдки? Наверное, с тех пор, как обогатились, предав нас врагу.