Лайза Аппиньянези - Память и желание. Книга 2

Другая женщина прокомментировала это так: женская сексуальность пугает мужчин, у них создается впечатление, что их потенция и власть оспариваются, становятся под сомнение.

Другие рассказывали о том, как мужчины ненавидят женское тело, как жалуются на то, что женский «орган» слишком велик или не так пахнет. Врачи отказывались выслушивать жалобы на сексуальную жизнь, относя проблемы этого рода к категории истерики и невроза. Все в один голос говорили о том, что постоянно испытывают чувство униженности.

– Но помните, сестры, что мы прекрасны, – объявила одна из участниц. – В нас прекрасно все – кровь, выделения, запахи. Мы не пластмассовые куклы, созданные для удовлетворения мужских прихотей.

Дальше было все в том же духе: мерзавцы мужчины, менструация, мастурбация и так далее.

Больше всего Катрин боялась, что ее попросят высказаться. Она никогда не была сильна по части откровений, а уж выворачивать душу наизнанку перед посторонними людьми ей и вовсе казалось немыслимым. Было в этом что-то отвратительное, покушавшееся на самую сокровенность личности. В то же время она чувствовала, как мало у нее жизненного опыта по сравнению с остальными женщинами. В ее судьбе не было никого, кроме Карло. Это происходило давно, в другом месте, в другом мире. Катрин старалась не думать о том, что она похоронила память о муже вместе с ним самим.

Но дискуссия заставила ее мысленно вернуться в прошлое. Да, она тоже чувствовала себя униженной. Она была пленницей, но не патриархального брака, а секса, своих собственных желаний. Когда пришла телеграмма, извещавшая о гибели Карло, Катрин, заливаясь слезами, ощущала нечто, похожее на облегчение. Раз Карло умер, кошмарных сцен вроде той, последней, больше не будет. Она никогда уже его не увидит, никогда не будет о нем думать.

Катрин вылетела в Рим, добросовестно исполнила роль верной вдовы, прожила два месяца у безутешной графини. Она соблюдала все предписания траура, но внутренне замкнулась в себе, отключилась от внешнего мира. Когда же почувствовала, что больше не может выносить жизни в палаццо Буонатерра, бежала прочь, ощущая во рту тошнотворный привкус гниения.

Катрин не принимала тогда никаких решений, просто начала новую жизнь, жизнь вдовы. Все были добры с ней, все выражали сочувствие. Однако в глубине души она не испытывала горя, наоборот – была счастлива. Наконец свобода! Можно спокойно заниматься воспитанием дочери, выбрать себе работу по вкусу. Катрин не давала себе слова избегать любовных связей, но это решение созрело как-то само собой. Зачем ей нужен мутный, вязкий мир, именуемый сексом? Отлично можно обходиться и без него.

Дело кончилось тем, что Катрин потихоньку улизнула с «сессии». Конечно, приятно было узнать, что другие женщины страдают от тех же самых проблем, но копаться во всем этом ей не хотелось.

На автобусной остановке она увидела одну из участниц группы.

– Привет, – улыбнулась та. – Довольно тягостное мероприятие, правда?

Катрин кивнула.

– Я даже испугалась, – призналась женщина. – Ведь я пришла в первый раз.

– Я тоже.

Они вместе сели в автобус.

– Я-то думала, что разговор пойдет о детях, но, по-моему, я единственная, у кого есть ребенок.

– У меня тоже ребенок, девочка, – просияла Катрин.

Обе засмеялись.

– Может быть, зайдем куда-нибудь, выпьем? – предложила Катрин.

Та охотно согласилась.

– Кстати, меня зовут Бетти Александер.

Так у Катрин появилась новая подруга.

Шли месяцы, годы. Катрин продвигалась по службе. Она отлично справлялась со своей работой. От природы она была одарена безупречным художественным вкусом. Если во время подготовки очередной выставки она говорила, что картину следует повесить не так, а этак, никто и не думал спорить – все знали, что она в таких вещах не ошибается. Катрин была дотошна, но не педантична. Если она составляла каталог выставки, там не было ни одной погрешности, ни одной опечатки. Всегда спокойная, уравновешенная, она никогда не повышала голоса, никогда не жаловалась, если приходилось работать, забывая о времени. Отлично удавались ей и переговоры с художниками и коллекционерами. Клиентам нравилась эта молодая красивая женщина, умевшая внимательно слушать и давать хорошие советы.

Со временем ее стали отправлять в командировки – в Париж, Лондон, Кельн. Единственный город, куда она наотрез отказывалась ездить, был Рим. Если деловая поездка продолжалась больше недели, Катрин брала с собой дочку и няню. Она любила бывать в Европе. Иногда Старый Свет казался ей куда симпатичнее Америки. Но родным городом для нее по-прежнему оставался Нью-Йорк.

Характер работы определял и стиль жизни. То и дело приходилось присутствовать на вернисажах, банкетах, деловых обедах. Так что возможностей познакомиться с мужчинами у Катрин было предостаточно. Она совершенно естественно относилась к представителям противоположного пола, но если те пытались перевести отношения в иную плоскость, Катрин вежливо, но категорично останавливала их.

– Не тратьте слов, эта тема меня не интересует.

И говорила она таким тоном, что у потенциального ухажера не оставалось и тени сомнения: это не кокетство, а действительно отказ.

Гораздо проще для нее было общаться с женщинами и гомосексуалистами.

Катрин понимала, что идеи феминизма так или иначе довлеют над ней, хотя в женском движении активно она не участвовала. Приятно было думать, что она кует судьбу собственными руками, сама делает осознанный выбор. Окружающим казалось, что Катрин – женщина мужественная и самостоятельная: одна воспитывает ребенка, делает успешную карьеру.

На самом деле все было не так, и Катрин прекрасно это понимала. Просто со временем она привыкла к такому своему образу, он ее вполне устраивал. Она занялась современным искусством, отказавшись от специализации по Ренессансу, потому что хотела порвать с Римом, с миром, который ассоциировался у нее с Карло. Однако теперь, годы спустя, Катрин почти уверила себя, что ее решение объяснялось чисто эстетическими причинами. Ей нравились ясные, четкие линии современного искусства, интеллектуальность концептуализма, ироничность поп-арта. Все это было ей куда ближе, чем плотский мир Возрождения, где царствовали грех и святость.

Лишь двое людей временами напоминали Катрин о том, что она не такая, какой ее видят окружающие. Это были Жакоб и Натали.

Когда дочери было шесть лет, она как-то спросила за воскресным обедом:

– Мамочка, почему я – единственная девочка в классе, у которой нет папы?

Катрин переглянулась с Жакобом и Лео, пришедшими в гости по случаю воскресенья. Темные глазки Натали – глаза Карло – смотрели внимательно и серьезно.