Полина Поплавская - Кошка души моей

Это ночное бдение прервал уверенный стук и дверь.

– Я же знаю, что ты не спишь, Стив. – Пат вошла в «голубятню», как всегда, уверенными, быстрыми и словно летящими над землей шагами. – Идеальная иллюстрация внутреннего мира мужчины. – Она кивнула на разбросанные по всему помещению предметы самого разного назначения. – Порядок, под которым таится хаос, в то время как у нас под кажущимся хаосом скрывается самый настоящий жесткий орднунг. – Она прислонилась спиной к стеклу, словно не ощущая за собой неверной пустоты воздуха. – У Жаклин отличный вкус и чувство цвета просто изумительное. Я очень рада, что из такого заморыша получился настоящий мастер, только…

– Только – что?

– В ней есть эта неприятная тяжелая женственность, она – как сочная груша, готовая упасть с ветки. И это при внешней собранности и я бы даже сказала – определенной элегантности. Вот увидишь, она непременно попытается тебя соблазнить.

– Я уже спал с ней, давно, еще до смерти Мэтью, – чуть солгал Стив.

– Ну, тогда ее дело плохо, – рассмеялась Пат, знавшая, что муж никогда не возвращается к былым увлечениям. Отойдя от окна, она положила свои холеные руки на грубый свитер Стива. – Мы заслужили немного отдохновения, правда?

Но Стив резко встал, так что руки Пат скользнули вниз по разноцветным геометрическим узорам.

– Прости, дорогая. Я собирался пошляться по утреннему городу.

Удивительная энергия Пат, помноженная на дизайнерский талант Жаклин, давала феерические результаты: гостевой флигель был практически готов уже через три месяца, и теперь Жаклин занималась непосредственно тканями, мебелью и наполнением пространства мелкими деталями, которые и придают жилью определенный дух.

Континентальная часть была оформлена в японском брутальном стиле: неоштукатуренные стены, окна-бойницы и полная обнаженность структур. Островная часть – мгновенно окутывала заходящего тонкой имитацией викторианской эпохи с ее тяжелыми гардинами, неожиданными уголками и неким легким налетом мещанства.

«Европейцы ужасно любят экзотику, – объяснила Жаклин свое решение, – а британцы за всю свою колониальную жизнь сыты ею по горло». Пат согласилась.

Она теперь редко забегала во флигель, полностью поверив Жаклин и ее вкусу – зато Стив проводил там целые вечера. Жаклин любила работать именно по вечерам, потому что, говорила она, люди будут находиться в этих помещениях в основном вечерами – и нужно соответствующее настроение и его решение. Жаклин порхала по еще полупустым комнатам, поднимаясь на стремянки и распластываясь по полу, а Стив завороженно смотрел на нее, как, не отрываясь, смотрят на перетекающую воду. Его волновало даже не столько само ее тело под просторным рабочим костюмом, сколько плавные его изгибы, всегда женственные и завершенные. И от нее шло тепло. Не жар, не огонь, а ровное спокойное тепло. И оно начинало сводить его с ума.

Жаклин больше ничего не говорила о себе, предпочитая выслушивать неистощимые рассказы Стива о его богатой приключениями жизни, а когда появлялась Пат, то вообще затихала – видимо чувствуя ее несколько покровительственное отношение.

– Боже, такое впечатление, что она сейчас начнет медленно оседать и расплывется лужицей! – не выдержав, как-то расхохоталась Пат. – Неужели такое может кому-то нравиться?! Удивительно, как ей удалось добиться таких успехов в творчестве.

– Она талантлива, Пат. И… и добра.

Наконец все было завершено, и Пат как раз поехала в Филадельфию встречать приезжавших немок, которые представляли зеленое крыло феминистского движения. Стив зашел в европейскую часть, надеясь в последний раз увидеть Жаклин в столь волновавшем его одеянии и выписать чек, от разговоров о котором она все время отнекивалась.

Но девушка уже переоделась в шоколадное пушистое платье со множеством молний, делавшее ее похожим на игрушечного медвежонка.

– Я не знаю, как выразить тебе мой восторг, – начал Стив, говоря одновременно и о ее работе, и о ней самой и стараясь, чтобы второй план выпирал все-таки не слишком. – У нас теперь отбоя не будет от постояльцев, и Пат будет просто счастлива. Она ведь возится с ними порой, как девочка с куклами.

– Потому что у вас нет детей, – не то утверждая, не то спрашивая, еле слышно прошептала Жаклин.

– Но ей не нужны дети. По крайней мере – маленькие дети. Она только недавно начала по-настоящему общаться с Джанет, именно потому, что с ней можно уже о многом разговаривать. Ей всегда интересен человек уже сложившийся, а не в перспективе. – Жаклин грустно слушала находившего все новые и новые объяснения Стива и разглядывала его своими круглыми черными глазами. Внезапно Стив почувствовал в этом взгляде жалость и, вспыхнув, переменил тему. – Вот чек на восемь тысяч. Или я должен провести это через бюро?

– Ты ничего не должен, Стив, потому что я все равно не возьму этих денег. Я сделала все в память Мэтью и… нашей молодости вообще. У меня много других заказов, и я могу себе это позволить. И не проси меня взять, пожалуйста!

– Не буду. – Стив, как человек вполне бескорыстный и к тому же сам упрямый – все-таки он был наполовину ирландцем! – хорошо понимал такие неожиданные решения. – Но за это я потребую у тебя обещания бывать у нас по утрам в субботу.

– Это тоже невозможно, Стиви, – совсем опустив голову, ответила Жаклин. – Послезавтра я уезжаю в Сан-Кристобаль, в Венесуэлу. Там мне предложили оформлять местный камерный театрик, такой национальный балаганчик. Так что давай простимся. Но когда я вернусь, я обещаю, что непременно приду к вам.

– Когда? – хрипло произнес Стив.

– Через полтора года или, может быть, чуть больше – как получится.

– Но это невозможно! – вырвалось у него, и он всем телом качнулся по направлению к ней.

– Все возможно. – Жаклин сделала плавное движение рукой, останавливая подавшегося к ней Стива. – Все возможно, – еще раз повторила она как во сне и поймала его стиснутые в кулаки руки в свои. Теплое облако окутало Стива, делая естество твердым, а ноги ватными. – Расстегни мне платье, – донесся до его слуха слабый голос Жаклин.

И он медленно, наслаждаясь каждым сантиметром обнажаемого тела, стал стягивать платье с круглых плеч все ниже и ниже. Показались небольшие, чуть оплывшие, уже не девичьи, но еще и не женские, груди, которые он тронул, и они качнулись, как колокольчики. Платье опустилось дальше и открыло живот, живой, мягкий, чуть влажный, стремительно уводящий вниз, где, чуть прикрытая блестящим черным шелком, жадно дышала сама жизнь. И, опустившись на колени, Стив со стоном припал лицом к тому, что сулило ему нежность и покой.

Он отнес Жаклин на квадратную кровать без спинок, и пока он торопливо освобождался от одежды, она лежала там неподвижно, уже готовая принять его, и живот ее равномерно поднимался и опускался от глубокого ровного дыхания, и невспаханной землей чернело лоно. А когда Стив, все еще дрожа от возбуждения, вошел в нее, ее плоть сомкнулась вокруг него, как смыкаются тяжелые воды озера над попавшим туда камнем, и долго его качала там, успокаивала и нежила – до тех пор пока не началась буря и пенные гребни волн не выплеснулись на тихий берег. И прежнего Стива не стало – он весь остался там, в умиротворяющих глубинах бытия.