Полина Поплавская - Кошка души моей

Пат не доставала заветную пачку с тех пор, как стала физически близка со Стивом в ту, теперь уже тоже давнюю, осень после рождения Джанет. А сейчас ее руки сами тянулись достать пожелтевшие письма, но, останавливаемые разумом, замирали. Зачем будоражить прошлое именно сейчас, когда она наконец добилась душевного спокойствия? Прошлое похоронено, и только благодаря этому у нее есть и настоящее, и будущее. Мэтью давно стал далекой, прекрасной и холодной звездой в призрачном морозном небе… Но пальцы уже распечатывали конверт. «…все наше поколение очаровано той странной музыкой, которая носит название рок-музыки. Это совершенно детская музыка, сделанная детьми и для детей – под словом «дети» я подразумеваю всех в возрасте от восьми до двадцати пяти. Дети ее писали, дети ее пели, дети утверждали моду во всем. И мы остались этими детьми посейчас. Прихоти менялись, менялись группы, но наша музыка остается прежней, неправдоподобно странной, дерзкой и свободной»…

И Пат уже не замечала, что на бумагу и пальцы капают ее теплые слезы. Это уже не были слезы боли и отчаяния, как прежде. Это были слезы тихой и светлой печали по молодости, которая прошла. Пат пошарила рукой по полу и в ворохе листов нашла полусмятую выцветшую пачку из-под сигарет «Мон-Клэр», показавшуюся ей жалкой и ненужной. Однако, она поднесла ее к лицу, надеясь все же почувствовать тот прелестный пьянящий запах, за который она так когда-то любила эти сигареты. Но старая пачка пахла лишь пустотой.

И внезапно Пат почувствовала, что она не в силах смириться с этой пустотой.

Она метнулась к телефону и, не давая себе опомниться, немедленно заказала билет до Роттердама.

Перед самым отъездом, когда Пат уже прощальным взором окидывала свой помолодевший дом, неожиданно позвонила Кейт Урбан, давно ушедшая с телевидения и занимавшаяся теперь спасением животных в Европе.

– Кейт, как я рада, что вы застали меня! – Кейт действительно не баловала прежних сослуживцев своим вниманием.

– Я прочитала в газетах, что вы разошлись со Стивеном, и звоню узнать, не нужна ли моя помощь. – Кейт, как всегда, говорила без обиняков.

– Нет, наоборот, я почувствовала, что наконец-то стала сама собой. Сейчас вот лечу в Голландию, давно хотела там побывать, – почти не солгала Пат, которая когда-то провела в тоскливом и страстном желании побывать на месте гибели Мэтью многие-многие месяцы.

– В таком случае желаю успеха. Я рада, Патриция, что вы вышли из того положения, когда вас воспитывал мужчина. Настала пора самой созидать их.

И Пат, окрыленная и воодушевленная словами Кейт, поехала в аэропорт.

Роттердам встретил ее бесконечной водой угрюмого в этой местности Рейна, напоминавшего своей суровостью мрачные времена средневековья. И, поддаваясь этому странному темному обаянию, Пат выбрала отель с милым ее сердцу именем святого Франциска в Шиброке, где под окнами также стояла, несмотря на август, тяжелая ровная вода. И в этом было тоже какое-то успокоение.

Наскоро переодевшись в самый простой из имевшихся в наличии костюм, Пат вышла на людные улицы. Толпа поразила ее обилием пожилых и темнокожих. А порой среди рослых, светловолосых, кажущихся очень сильными и здоровыми голландцев мелькали памятники, и они были ненамного выше прохожих. Пат бродила по узким набережным каналов, по летящим ввысь мостам, удивляясь тому, что в этом огромном городе так мало осталось аромата старины: может быть, лишь где-нибудь в узких, нависающих над каналами башнях жилых домов в Дельфсхавене витали бесплотные тени.

Но потом Пат вспомнила, что город был настолько разбомблен в сороковом году, что из старинных зданий осталась едва ли треть. И она впервые пожалела, что рядом нет Стива, который умел с таким мастерством преображаться то в томного миннезингера, то в набожного монаха и рассказывать о любых местах и событиях как бы изнутри.

Но чем больше она ходила по новым просторным улицам и площадям, тем больше попадала под какую-то печальную власть этого города рыбаков и коричнево-серых громад. Вода, появлявшаяся то справа, то слева, то почти прямо под ногами создавала некий упругий завораживающий ритм, которому хотелось отдаваться и отдаваться. Пат показалось, что у нее даже начала кружиться голова, и она остановилась у кудрявого льва на мосту Регентессе. Лев разевал пасть и как-то страдальчески сводил домиком тонкие полоски бровей. И Пат осторожно погладила его косматую заднюю лапу – только до нее она и смогла дотянуться.

Передохнув, она рискнула добраться и до «Де Долена», показавшегося ей огромной плиткой хрупкого космического шоколада, а вовсе не тем, что увидел в нем Мэт. Неужели даже сейчас она вынуждена смириться с тем, что они видят мир по-разному? И что Мэтью так никогда и не откроет ей своей последней тайны?

Вечером, вытянув уставшие ноги, Пат в который уже раз за день пыталась понять: открыл ли ей этот город правду о последних днях Мэтью или только укачал и опоил своей вечно изменчивой и вечно неизменной водой? Или это опьянение и было тем состоянием, в котором пребывал тогда ее возлюбленный, давно ставший для нее внезапной острой грустью, какую вдруг вызывает первый пожелтевший лист или пробегающее по чистому небу облако.

Наутро, так и не разобравшись ни в своих ощущениях, ни в том, чего, собственно говоря, она хотела, приехав сюда, Пат ехала через Утрехт мимо Кралингенского озера к тому прямому, как стрела, участку дороги Цайст – Амерсфорт, где почти четырнадцать лет назад она потеряла не только возлюбленного, но и веру в себя и людей. Навстречу ей неслись зеленые, без холмов и деревьев, унылые поля, и было ясно, что такими же унылыми, навевающими утомленную скуку от этого мира, были они и в том декабре – как будут еще сотни и сотни лет, пока существуют на свете нидерландские болота.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Пат прибавила скорость, пытаясь подсознательно вжиться в человека, гнавшего здесь свою машину тогда, четырнадцать лет назад. Но колеса плавно съедали километр за километром, ничего не происходило, и Пат поняла – или, скорее, заставила себя понять, – что ее усилия бесплодны. Остановив машину, она вышла на первом попавшемся месте, не дожидаясь нужного километра. Теперь это уже было все равно. Мертвые уносят свои тайны с собой или, по крайней мере, оберегают их столь ревниво, что живым не стоит пытаться открыть их. Пат отошла от трассы и села на пожухлую траву. Ее душили едкие и сухие слезы обиды. Но давно привыкшая справляться со своими эмоциями – какими бы они ни были, плохими или хорошими – она только крепче стиснула зубы, и слезы, так и не появившись, пропали. И тогда Пат в последний раз посмотрела в блеклое, несмотря на август, небо и положила руку на теплую сухую землю – так она попрощалась и с неразгаданной страной, и с тайной Мэтью Вирца, которую эта страна не согласилась открыть ей. Заодно она попрощалась и со своим прошлым. Человек должен уметь прощаться с прошлым – иначе у него нет будущего.