Мари Фишер - Нежное насилие

Он вытащил из пакета какой-то толстый черный комок, положил его на ладонь и показал ей.

– Voila! [8]

Она взглянула с недоумением.

– Une truffe… Тебе такая вещь известна?

– Нет, – пришлось признаться Катрин.

– Трюфель, – перевел он. – Из местности, носящей название Перигор. Нечто совершенно особенное, только для тебя и для меня! Я сам его нашел.

Она знала, что трюфели скрыты довольно глубоко в земле и что их чуют только свиньи или специально выдрессированные для этого собаки. Поэтому Жан-Полю не поверила. Но если это и был маленький обман, то ее это вовсе не рассердило, ведь Жан-Поль всегда хотел придать вещам какую-то особую прелесть, что ему обычно и удавалось.

– Это же чудесно! – воскликнула она, очень довольная и тронутая его вниманием.

– Naturellement, [9]я знал место, где его искать – под определенным дубом на участке мсье Гравинака, моего хорошего друга. Так что поиски не составили труда.

«Интересно, правда ли это?» – подумала она.

– А знаешь ли ты, что именно этот truffe является поистине singularité? [10]

– Откуда же мне знать?

– Могла бы догадаться!

– Это слишком трудно.

– Первые трюфели появляются обычно в декабре, а вот этот – совсем особый, очень ранний, осенний, очень-очень редкий. У тебя в доме херес есть?

Катрин была рада, что может ответить на этот вопрос утвердительно, и приняла решение всегда иметь какой-то запас алкогольных напитков.

– А бульон?

Она выдвинула ящик стола и стала рассматривать лежащие там пакеты.

– Вот бульонные кубики, куриные…

– Куриный бульон очень подойдет.

Она передала ему коробочку с кубиками и побежала в гостиную за бутылкой хереса.

– Что-нибудь еще?

Он уже нашел острый нож и начал чистить трюфель.

– Хлеб с маслом есть?

Она кивнула.

– Тогда через каких-нибудь тридцать минут мы сможем поужинать.

– Могу я тебе чем-нибудь помочь?

– Нет, нет, не надо. Накрывай на стол, только сначала налей мне бокал вина, чтобы я не погиб от жажды, пока готовлю.

Катрин исполнила его просьбу и пошла в гостиную, чтобы наконец убрать на место его сапоги, свои туфли и разбросанную одежду. Она разложила все на свои места в спальне. Потом надела босоножки. Дело в том, что Жан-Поль терпеть не мог, когда женщина – во всяком случае, Катрин – бегала в домашних тапочках. Потом причесала черные, как вороново крыло, волосы и, взглянув в зеркало на свое сияющее лицо, подумала, что ведь это Жан-Поль сделал его таким. Ох, как она его любит!

Познакомились они два года назад. Он тогда читал лекцию в Городском зале Гильдена о всемирной опасности загрязнения окружающей среды. На лекцию из их семьи пошла одна Катрин, хотя обычно ходили все вместе. Матери на этот раз идти не захотелось: «Проблема, о которой рассуждают и пишут уже слишком много! Интересными могут быть только практические решения». Но Катрин лекция понравилась, она восхищалась эрудицией лектора и была сражена его сказочным обаянием. В развернувшейся затем дискуссии она участвовала активнее, чем когда-либо раньше.

Одиноких женщин на лекции было немного, большинство пришли с мужьями. И все-таки казалось почти невероятным, что лектор именно Катрин спросил, где можно было бы хорошо перекусить. А когда она назвала ресторан гостиницы «Хагелькройц», то он попросил ее составить ему компанию.

Так они познакомились.

Катрин пустилась в эту авантюру с нелегким сердцем. Она вдовствовала уже семь лет – мужа не стало, когда Даниэла была совсем крошкой. За эти годы она успела устроить свою жизнь с матерью и дочерью вполне пристойно. Сотрудничество в журнале «Либерта», для которого она не только разрабатывала модели, но и писала статьи, обычно о модах сезона, целиком заполняло ее досуг. Иногда семья путешествовала – не слишком подолгу и не слишком далеко, чтобы не утомлять ребенка. Но все же дороги в Париж, Лондон и Рим они уже одолели, а Нью-Йорк стоял в списке путешествий следующим. Катрин полагала, что имеет основания быть довольной своей жизнью. А если временами ее все же охватывало чувство щемящей тоски, она старалась не обращать на это внимания.

Но Жан-Поль был не из тех, кто позволяет держать себя на дистанции. Да, собственно, и не было сколько-нибудь серьезных причин противиться его притязаниям. Катрин была молода и свободна, а он если и был женат, то свое отношение к этому факту красноречиво продемонстрировал пренебрежительным взмахом руки. Жена, по его словам, не имела для него никакого значения, и поскольку упоминал он о ней лишь в редких случаях, то и Катрин не была слишком обеспокоена самим фактом ее существования или, во всяком случае, убеждала себя в этом. Но будь она абсолютно честной сама с собой, ей пришлось бы признать, что все это корявой занозой сидело в самой глубине ее сердца.

Если когда-нибудь между ними все же заходил разговор на эту тему, то он объяснял:

– Мадам – француженка, не забывай этого. У нее совершенно другой подход к подобным вещам.

После таких слов Катрин казалась самой себе немного провинциальной.

Мать Жан-Поля тоже была француженкой, отец же – швейцарцем, а сам он вырос в горах, окружающих Граубюнден. [11]Он в совершенстве владел несколькими языками, но, когда охотно пересыпал свою немецкую речь французскими словами, это, как полагала Катрин, вызывалось не необходимостью, а лишь отражало его пристрастие к выкрутасам, к некоторой свойственной ему экстравагантности. Когда однажды они вместе были в Лондоне, он нередко дополнял и свой весьма изящный английский язык оксфордской пробы отдельными французскими блестками. Ей это нравилось, как и вообще все то, что было ему присуще. По документам он числился швейцарцем, но считал себя гражданином Европы, а может быть, и всего мира.

Увы, дни в Лондоне не принесли ей особой радости. Там он все время разрывался между срочными делами, так что виделись они только ранним утром, да и то мысли его были заняты не ею, а предстоящей работой. Слава Богу, что она уже была немного знакома с городом-гигантом, так что ей было не слишком трудно вращаться в нем самостоятельно. Катрин понимала, что лучше бы ей оставаться на это время с матерью да хлопотать о Даниэле. Не утешало ее признание Жан-Поля, что ему безумно стыдно перед ней. Он не мог посвятить ей даже их последний вечер в Лондоне. С тех пор они предпочитали встречаться в Дюссельдорфе. Когда он приезжал туда, Катрин хотя бы могла быть уверена, что его время принадлежит ей.

И вот теперь он колдовал в кухне, она же, успев надеть изящные трусики, торопливо накрывала на стол: если уж она ничем не может ему помочь, то хотя бы успеть подглядеть, что он там делает.

На кухне Катрин появилась как раз вовремя: он перчил, солил и укладывал на сковородку тушки двух голубей.