Мари Фишер - Нежное насилие

– О! – только и вымолвила она, прильнув к нему.

Жан-Поль рассказал о запланированном им путешествии в Абруццы [16]и о том, что ему пришлось пережить но время последней поездки туда. Рассказчик он был замечательный, его можно было слушать часами.

И все же Катрин внезапно прервала его.

– Ты был прав!

– Я всегда прав, – с готовностью согласился он, – но почему ты сказала это именно сейчас?

– Мне так приятно смотреть на тебя.

Это признание ничуть его не смутило, он только улыбнулся.

– И причем совершенно бесплатно!

– Рассказывай дальше! А правда, что в Абруццах водятся волки?

– К сожалению, нет. Спортсмены-лыжники их всех извели.

– Тебе их действительно жаль?

– Да, ma petite. Всякий исчезающий вид фауны составляет потерю и для человечества, что совершенно естественно. Волк – красивое и умное животное, от него произошли все наши домашние собаки.

– Да, мне всегда это казалось странным. Молодых волков еще как-то можно приручить, это ясно. Но как превратить волка в мопса, пуделя или терьера – этого я не понимаю.

Он вдруг вскочил, так что Катрин, лишившись опоры, едва удержалась от падения.

– Что случилось? – спросила она. Жан-Поль начал нервно ходить по комнате.

– Едва не забыл: мой издатель ожидает от меня информацию. Сядь, пожалуйста, за пишущую машинку!

– Прямо сейчас? – вскрикнула она. – Нет, это невозможно!

Он перестал расхаживать по комнате и подошел к ней.

– Прости, что я вспомнил только теперь…

– В этом-то я ничего плохого не вижу, Жан-Поль. Просто сейчас я, как бы ни старалась, печатать не в состоянии. Слишком под хмельком.

– Ну, пожалуйста, попробуй хотя бы.

– Нет, бесполезно. Ты же знаешь, что с этой старой машинкой я вообще едва справляюсь.

В ее дюссельдорфской квартире была только механическая портативная пишущая машинка, а в Гильдене она привыкла работать на электронном принтере с дисплеем.

– Стоит мне попросить тебя об услуге, как ты отказываешься.

– Завтра рано утром, – пообещала она, – сразу же после завтрака я сделаю все, что в моих силах. Не говори только, что тогда будет уже слишком поздно.

– Вполне может случиться и так!

– Если это столь важно, почему бы тебе просто не позвонить по телефону?

– Есть такие договоренности, которые нужно излагать письменно.

Катрин почувствовала себя загнанной в угол, но она знала, что именно этого-то он и добивался. Жан-Поль хотел заставить ее напечатать проклятое письмо и тем самым представить ему доказательство ее любви. Она же находила это, с одной стороны, обидным: ведь он вырывал ее из состояния беззаботности и окрыленности. Но, с другой стороны, одновременно он и забавлял ее, и веселил.

– Ты как капризный мальчишка, – произнесла Катрин, – все должны делать то, что взбредет тебе в голову.

– Так ведь голова-то хорошая. – Он постучал кулаком по своему виску. – И это позволяет мне хорошо видеть реальное положение вещей.

– Ты в этом уверен? – спросила она. – Я хочу сказать: ты действительно убежден в том, что способен правильно оценивать окружающее?

Он помедлил с ответом.

– Насколько возможно – да.

– Значит, все же не всегда?

– Деточка моя дорогая, один умный человек как-то сказал – подожди минутку, я попытаюсь процитировать: «Попытка осмыслить Вселенную – одна из немногих вещей, которые возвышают человеческое существование со ступени фарса до уровня элегантности, присущей трагизму».

– Звучит весьма впечатляюще. Можешь повторить еще раз?

Он выполнил ее просьбу.

– И кому же принадлежит эта сентенция?

– Стивену Вейнбергу.

Катрин удивленно взглянула на него: имя ей ничего не говорило.

– Он был лауреатом Нобелевской премии по физике.

– А Эйнштейн утверждал: чем глубже человек проникает в тайны Вселенной, тем сильнее становится его вера в Бога.

– Умница моя маленькая! Кажется, не исключено, что оба великих физика имели в виду одно и то же.

В этот момент зазвонил телефон.

– Пусть звонит, – заметил он. – Наверняка кто-то не туда попал. Кому известно, что ты здесь?

– Это мои домашние, – ответила она, подбегая к столу и снимая трубку. – Да?

– Халло, мамочка! – Голос Даниэлы звучал издалека, очень устало и взволнованно. – Мне пришлось тебе позвонить, чтобы рассказать про театральное представление.

«Ей пришлось позвонить, – подумала Катрин, – значит, по собственному побуждению она бы этого не сделала. Или, может быть, она просто так забавно выразилась?»

– Ну, рассказывай, что там было, – сказала она вслух.

– Профессор Хиггинс – просто глупый старикашка. Ради такого ни одна уважающая себя девушка, конечно же, не стала бы ломать копья.

– А что же Элиза?

– Ох, как скверно он с ней обращается! Уж я бы давно швырнула ему в лицо эти домашние туфли!

– Попроси у бабушки книжку с этой пьесой. Тогда ты сможешь перечитать всю историю.

– Зачем? Теперь я ее уже и так знаю!

– Тоже верно. Но подробнее мы об этом еще побеседуем. А теперь ложись-ка в постель.

– Мамуля, ты когда приедешь домой?

Катрин прикрыла нижнюю часть трубки рукой.

– Сколько у тебя еще времени для меня? – спросила она Жан-Поля шепотом.

– Завтра вечером должен быть во Франкфурте.

– Завтра вечером, Даниэла, – ответила она дочери.

– Не раньше?

– Скажи бабушке, пусть попросит Тилли…

– Она давно уже это сделала.

– Вот и хорошо, дорогая. Сердечный привет бабушке. И приятных тебе снов.

Класть трубку первой Катрин не хотела, чтобы не обидеть дочь.

– Подожди! – попросила Даниэла. – Может, еще бабушка захочет с тобой поговорить.

Катрин снова прикрыла низ трубки ладонью.

– Еще минутку!

Видимо, и на другом конце провода что-то было сказано шепотом.

– Нет, она говорить не будет! – сообщила Даниэла. – Спокойной ночи, мамочка!

Катрин дождалась коротких гудков и положила трубку.

– Ну вот, – сказала она с облегчением.

– Особой радости ты, кажется, не испытала, – констатировал он.

– Какая уж радость! Звонок был вообще ни к чему.

– Зачем же ты сняла трубку?

– Кажется, ты ничего не понимаешь в детях. Даниэла добивалась бы меня по меньшей мере до полуночи. И возможно, беспокоилась бы обо мне.

– Но ведь там и твоя мать. Она могла бы отговорить малышку от попыток добиться разговора.

– Да, возможно. Право, не знаю. – Катрин даже себе самой не хотела признаться, что, наверное, именно мать и настроила Даниэлу на этот поздний звонок и что от Хельги вполне можно ждать такой настойчивости, перед которой устоять невозможно. – Во всяком случае, теперь это позади. И знаешь что? Я чувствую, что совершенно протрезвела, так что диктуй мне свое письмо.

Она наклонилась, чтобы поднять стоявшую рядом с письменным столом машинку.