Мари Фишер - Нежное насилие

Он усмехнулся.

– Вот и хорошо. Так и должно быть.

– Я никогда не сетовала. Но если ты собираешься запретить мне…

– Я тебе ничего не запрещаю. Я тебя прошу. А раз ты по этому поводу так разволновалась, значит, мое подозрение основательно.

– Подозрение? Ты меня подозреваешь?

– Подозреваю, что этот тип значит для тебя больше, чем ты хочешь показать.

– Клаазен? Ничего он для меня не значит. Абсолютно ничего.

– Но тогда тебе будет очень просто дать ему понять, что ты не хочешь его видеть.

– Это под каким же предлогом? Сказать ему, что мой друг против?

– Почему бы и нет? Это правда.

– Правда, которая выставит меня на посмешище. – Катрин вошла в роль – «А кто ваш друг?» – спросит он, наверное. – «Жан-Поль Квирин. Вам, конечно, известно это имя?» – «Да, разве он не женат?» – «Ну да, действительно, женат». – «Но в остальном он вам верен?» – «Он никогда этого не утверждал». – Она прервала воображаемый диалог. – Ты ведь и действительно никогда этого не утверждал, а, если бы и утверждал, я бы все равно не имела оснований верить тебе.

– Ты ревнуешь?

– Нет, ревнуешь ты! А права на ревность у тебя нет никакого. Я всегда исходила из того, что наши отношения никак не регламентированы.

Он покраснел от гнева.

– Никак не… Что?

– Никак не регламентированы.

Он стукнул кулаком по столу.

– Как ты смеешь даже произносить такое?

Она невольно приглушила голос:

– Но ведь это так и есть. Я предоставляю тебе полную свободу и никогда не пытаюсь навязать тебе узы законного брака, а ты занимаешься тем, что хочешь заковать меня в кандалы.

– Значит, ты признаешь, что у тебя есть какие-то планы в отношении этого типа?

– Нет, нет, тысячу раз нет! Но прошу тебя, давай заплатим по счету и пойдем своей дорогой, пока нас отсюда не выкинули.

Когда они снова пошли вдоль Рейна, теперь уже вверх по течению, в направлении Старого города, он вдруг униженно попросил:

– Прости меня, ma petite!

Она не была уверена в том, что он раскаялся искренно; ей казалось, что он, скорее, разыграл раскаяние, но она решила пойти на примирение и с кокетливой строгостью сказала:

– Простить после того, как ты не позволил мне спокойно доесть свиную ножку? Никогда!

– Да ведь она все равно была тебе слишком велика. Ты же сама так сказала.

Она рассмеялась и ухватила его под руку.

– Я бы с ней уж как-нибудь справилась. Но как быть с тобой, несчастный ты человек? Ты ведь совсем ничего не съел.

– Скверную закуску исправить невозможно. В этом весь трагизм ситуации.

Все же, когда они прошли половину пути назад, он позволил уговорить себя завернуть в ресторан «Шнелленбург» и проглотил там с отменным аппетитом два небольших пирожка из слоеного теста с мясной начинкой. Катрин выпила чашку кофе. На долгом пути назад к его машине они уже не ссорились, ведя себя так, словно до этого ничего не случилось.

Но когда они остановили машину перед жилым кварталом Ратингена, он сказал:

– Ты не станешь встречаться с этим Клаазеном. Обещай мне.

– Но это чисто деловая встреча.

– Такого не бывает. Не бывает, когда речь идет о такой девочке, как ты.

– Бывает, Жан-Поль! А кроме того, я вовсе не девочка, а вдова с ребенком.

– Для меня ты девочка.

– Ну ладно. Но такая, которая должна сама зарабатывать себе на хлеб.

– Если дело только в деньгах…

– Только не вздумай раскошеливаться! Я совсем не это имела в виду.

– Ну, попытайся от него отделаться, а?

– Жан-Поль, ты, похоже, чуточку свихнулся. Как мужчина этот Клаазен совершенно меня не интересует, тут и говорить не о чем.

– Что он за тип?

– Абсолютно бесцветный.

– И все же я не хочу, чтобы ты с ним встречалась. Если ты к нему действительно равнодушна, то найдешь какую-то возможность ускользнуть от него.

Его упорство обессилило Катрин.

– Ладно, – произнесла она, – я постараюсь. Обещаю тебе. – Обвив его шею руками, она поцеловала его на прощание. – Но это – чистейшее безрассудство.

Жан-Поль сжал ее запястья и чуточку отстранил ее от себя, чтобы заглянуть в глаза.

– Что ты имеешь в виду?

– Ведь Клаазен, хочешь ты этого или нет, мой шеф, или, по крайней мере, работодатель. Не могу же я всю жизнь от него прятаться.

– Этого я от тебя и не требую. Только сегодня.

– А потом?

– Потом видно будет.

– Знаешь, кто ты, Жан-Поль? Отвратительный тиран и к тому же интриган. Но со мною тебе повезло. Дело в том, что я тебя люблю.

Они замерли в долгом поцелуе. Потом она вышла и посмотрела вслед отъезжающей машине. На сердце лежала тяжесть. Но боль расставания не лишена была сладости: хорошо чувствовать себя любимой.

Дома, в Гильдене, сердечной встречи не было. Но Катрин и не ожидала ее. Она знала, что и мать, и дочь всегда играли роль обиженных, когда она от них уезжала.

Бабушка и внучка сидели за столом в гостиной, играя в ромме, [20]и едва взглянули на Катрин, когда она вошла.

– Добрый вечер, вот и я! – весело крикнула путешественница, словно не замечая их мрачноватого настроения.

– Мы ждали тебя раньше, – сказала мать.

– К сожалению, мне еще пришлось убирать комнаты, снимать постельное белье… – Катрин умолкла на полуслове, сообразив, что подобные детали могут показаться матери неприличными.

– Никто тебя не упрекает, дорогая. Скорее, нам следует извиниться перед тобой: мы без тебя поужинали.

– Невелика беда! Если проголодаюсь, то просто сделаю себе бутерброд. А пока я сыта по горло. Днем обедала свиной ножкой.

На это никто не отреагировал.

– Я делаю ход, бабушка. – Даниэла выложила на стол несколько карт. – Вот эти парные, а вот в придачу.

– Только не вздумай закончить!

– Не бойся, не закончу.

Катрин казалось, что этот или совершенно аналогичный диалог она слышала уже тысячу раз. Говорили всегда об одном и том же – и за игрой, и за едой: «Передай масло, пожалуйста», «Кусочек ветчины!», «Можно тебе передать это блюдо?»

Всегда одно и то же. Неужели так во всех семьях? Или только у нее? Или все это совершенно нормально, и она напрасно обращает на это внимание?

У Катрин не было ответа. Но она знала, что совершенно абсурдно такое положение в семье, когда нельзя рассказать о прогулке вдоль Рейна или об испорченном обеде, когда никто ее ни о чем не спрашивает и даже не выражает готовности выслушать ее рассказ.

Вся радость возвращения домой – а она ведь радовалась этому возвращению – вдруг испарилась.

– Я пойду к себе, – произнесла Катрин.

– А сыграть с нами не хочешь? – разочарованно спросила Даниэла.

– Не приставай к маме, она устала! – одернула Хельга Гросманн внучку. – Отдыхай, дорогая, – добавила она, повернувшись к Катрин, – тебе надо восстановить силы.

– Как обошлось дело с Тилли?