Татьяна Алюшина - Одна кровь на двоих

Она хваталась за что-то, оно мгновенно истончалось, становясь шелковой серебристой ниткой, тянущей в черноту.

Машка не успевала стряхивать с ладоней эти нитки, они сплетались в искристую серебристую паутину и тянули, тащили ее за собой. И тут чернота стала медленно крутиться, заворачиваясь в огромную трубу, ускоряясь и ускоряясь, а Машка оказалась внутри вертящейся черной трубы, по стенам которой в другом направлении крутились светящиеся звезды, а паутиновые нити окутали ее тельце и тащили в черноту.

Труба стала расширяться на другом конце, и звезды, летящие быстрее черных стен, сливались на выходе огромным раструбом в одно серебристое свечение.

И оттуда, из сверкающего раструба, ее позвал голос:

— Иди сюда-а-а...

Паутиновые нити окутали все тело, она уже не могла шевелиться и полетела туда, к серебристому выходу, на голос...

— Машка!! — услышала она за спиной.

Этот голос был очень знакомый, родной, но

еле слышный, она не могла вспомнить чей, а вспомнить надо обязательно!

«Я не могу...» — пыталась сказать она, но паутина запеленала ей рот.

— Машка! — немного громче, как будто догонял, позвал кто-то сзади.

Она попробовала оглянуться, пошевелиться, несколько ниточек лопнули от ее движения и повисли.

— Иди сюда-а-а... — тягучим шепотом приказало серебро.

И Машка летела на голос в серебряный раструб.

— Вернись немедленно!! Слушай меня! Иди ко мне!! — громко приказали сзади.

«Мне нужно туда, я не могу к тебе, мне туда, в серебряный выход...» — хотелось объяснить ей тому, кто звал.

И она стала медленно поворачиваться назад, чтобы сказать, паутинки лопались от ее усилий и повисали бахромой, но на их месте заплетались новые.

Сейчас она повернется! Сейчас! И посмотрит, кто ее догоняет, и скажет, что не может.

Откуда-то она знала, что это очень важно — сказать!

— Сюда-а-а... — приказывало серебро.

Ей удалось повернуться боком, и она увидела Диму. Собрав силенки, Машка стала открывать рот, разрывая паутину.

— Дима, ты пришел попрощаться?

Ей хотелось высвободить руку и погладить его по лицу, прощаясь. Он что-то говорил, она не слышала — тянула руку из плена.

— Ты мне нужна! Здесь! Немедленно вернись! — Почему-то он очень злился и щурил золотые глаза, словно дрался с кем-то.

«Я ведь ничего такого не сделала!» — хотелось ей сказать.

Он протянул руку и дернул ее за волосы, у нее мотнулась голова, и нитки на лице порвались.

— Маша! Немедленно иди ко мне!! — Он придвинулся близко-близко, смотрел прямо ей в глаза. — Слушай только меня! Давай! Ты сможешь! — И снова дернул за волосы.

— Иди сюда-а-а... — позвало серебро, но тише, чем прежде.

«Но он же говорит: «Сюда», — возразила она Диме.

— Никого больше! — приказал Дима.

Ей хотелось к Диме.

Паутины тянули, голос звал: «Сюда...»

«Я хочу к Диме!» — возразила Машка голосу и медленно повернулась к серебряному раструбу спиной.

Нитки полопались одна за одной, отпустили ее и пропали в трубе. И сразу стало очень больно — везде-везде. Больно и жарко.

Ей надо отдохнуть.

И кто-то укачивал ее на руках и шептал что-то на ухо.

И это были в этот момент одни на всем белом свете правильные руки и один на всем белом свете правильный голос, который прогнал черную трубу.

— О боже! Зачем я об этом вспомнила.! — расстроилась Машка.

Она быстрыми глотками допила вино в бокале.

До сих пор боялась еще раз пережить тот бред, помнила, какой животный убивающий ужас испытала тогда. Это сегодня, обладающая знаниями мифологии, мистики, верований, кое-каких тайн и эзотерики древних племен, Мария Владимировна четко понимала, что умирала тогда, находилась в безвременном измерении, в которое вломился за ней Дмитрий Победный, чтобы вернуть.

Как он это сделал? Где взял силы, мужество, знание, что надо делать, в свои восемнадцать лет? И чем освящен он, чтобы вторгаться, не убоявшись, в нелюдские дела?

Усадьба смотрела на нее черным квадратом распахнутого большого витринного окна в мансарде под самой крышей. Маша поежилась — после таких воспоминаний любая чернота неприятна. Ей показалось, что кто-то смотрит из окна на нее.

— Да тьфу на тебя, Мария Владимировна! Что ты выдумываешь! — отчитала она себя.

Но сбежала от черного окна и от себя. Быстренько поднялась с кресла, вошла в номер, по-включала весь имеющийся свет и чайник заодно.

— Чайку! — бодрилась громким голосом Мария Владимировна.

Она смотрела на всплывший вздувшимся пузырем и покачивающийся на поверхности кипятка чайный пакетик в кружке и улыбалась.

Ей было шестнадцать. Целых четыре года она не видела предмет своего обожания — Диму Победного.

Ну, конечно, она приезжала к бабушке летом, но только на половину сезона, другую половину проводила на археологических раскопках.

И ни разочка за три лета с ним не виделась! У Димы была своя жизнь — с курсантскими летними практиками, туристическими походами по стране, байдарочными сплавами по рекам.

Машке лето было не в лето, море не в'море, друзья не интересны, а жизнь плохая! Она грустила, по миллиону раз уточняла у Диминых родителей, когда он приедет, и печально возвращалась в Москву.

Но тем летом ее шестнадцатилетия они увиделись.

Всего один раз.

За последние полтора года Машка изменилась кардинально, превратилась по всем правилам развития из угловатого подростка, девочки-щепочки, в юную красавицу при «хфыгуре».

Папа так шутил:

— Ты теперь, Машка, барышня при хфыгуре!

Все это она знала и сама себе нравилась, носила каблучки, коротенькие юбочки, подкрашивала глазки, училась томным движением руки откидывать назад волосы.

И готовилась к исторической встрече, ни на граммульку не сомневаясь, что поразит Диму!

Поразит, он в нее влюбится... и далее по сценарию счастливой принцессы с известным счастливым исходом событий.

И поразила!

Первое, что она спросила у встречающей ее на перроне бабушки, когда сошла с поезда:

— Дима здесь?

— Здесь, здесь твой ненаглядный! — смеялась Полина Андреевна. — Здравствуй, внученька! Я тоже здесь!

Весь вечер Машка бегала к дверному глазку при любом шорохе на площадке или звуке открывающихся соседских дверей, высматривая Диму.

И увидела-таки!

Ей хотелось распахнуть дверь, кинуться ему на шею, но у нее был план, продуманный до мелочей, в который никак не вписывались девчоночьи прыжки и крики радости.

Увидев в глазок поздно вечером открывающего дверь своей квартиры безмерно любимого, она беззвучно визжала, чтобы он не услышал, и подпрыгивала на месте.

А когда они с бабушкой перед сном пили чай на кухне, Полина Андреевна, сочувствуя внучке, все же огорошила ее известием:

— Машенька, а Димочка женится. У него свадьба через три дня.