Елена Арсеньева - Любушка-голубушка

Но его никто не думал спрашивать, бедолагу. Люди заботились о себе. Они не хотели надрывать сердца зрелищем этих безнадежных мучений, а потому спешили не то теленка от страданий избавить, не то себя. Ну и деньги, понятно дело, деньги тут играли роль немалую.

Степа вошел во двор, надев поверх куртки большой клеенчатый передник, в котором рубил мясо в рынке. В руках у него было два ножа – один покороче, пошире, другой острый и длинный. Видимо, один из них предназначался для забоя, а другой для свежевания.

– Бог в помощь, – угрюмо сказал Мишка и приложился к горлышку, громко, жадно глотнул, словно пил не огненный самогон, а простую воду.

Теленок поднял голову навстречу ножу. Он смотрел бессмысленно и в то же время серьезно, глаза его в кайме влажных ресниц прояснились и заблестели, наливаясь слезой – то ли страха, то ли облегчения. Какие прекрасные были у него глаза, ярко-карие, огромные… Отчего-то – как всегда, не к месту! – Люба вспомнила, что в античных мифах Геру называли волоокой, наверное, у нее были самые прекрасные глаза на свете… В это мгновение теленок вздохнул и закрыл глаза, чуть изогнув голову, словно подставляя шею под удар.

Откуда он мог знать, как именно нужно изогнуться? Или, может, в прошлой своей жизни он тоже был забитым телком?

Люба вскрикнула так, что Степа выронил нож. Все к ней обернулись.

– Да ладно тебе, Шура, – сказал Мишка хрипло и снова сделал короткий, яростный глоток из горлышка. – Ну чего ты разнюнилась? Затопишь двор.

Его лицо странно расплывалось и дробилось, и Люба поняла, что плачет, что это слезы мешают ей смотреть.

– Не надо! – вскрикнула она. – Не убивайте его!

– Так ведь все равно помрет, – вздохнул Мишка. – Все равно… вот ведь беда какая!

Это было правдой, и все же Люба сама не понимала, почему у нее подогнулись колени, почему дрожат губы, почему выталкиваются из горла мучительные рыдания вперемешку со словами:

– Не надо, Степушка… Не надо! Пусть кто-то другой… я потом не смогу, не смогу…

Она и сама не знала, чего и не сможет, не понимала, что говорит.

Мишка отбросил высосанную до последней капли бутылку, взял Любу сзади под мышки и попытался приподнять, но она почему-то не давалась, вырывалась, бормотала и плакала, плакала…

Степа стоял над своим упавшим в грязь ножом, молча глядя на Любу.

Потом махнул рукой:

– Да что ты?.. Я не смогу тоже. Слышь, Мишка, я не смогу. Давай ты сам!

– Эх, – со вздохом сказал Мишка и разжал руки, так что Люба снова бухнулась на колени, – сам с усам… А говорил-то, а говорил… – И пошел к калитке, высунулся, замахал рукой: – Дядь Гош, иди… без тебя никак!

Вошел маленький, кривоногий, тощенький и бледный мужичок в засаленной телогрейке, имевшей такой вид, будто она помнила еще времена коллективизации. Треух, от которого отказался бы даже дед Щукарь, венчал его головенку. Таковыми же были и штаны, и короткие, загнутые под коленями, навеки изнавоженные сапоги. Бледное личико его покрывала седая щетина, странно мерцали прищуренные глаза, а узкогубый рот слегка раздвигался в бессмысленной щербатой ухмылке. Вот только самокрутки, приклеенной к нижней губе, не хватало, но, видать, не курил он, губитель и спаситель неповинных животных душ…

– Давай-ка, дядь Гош, – повторил Мишка и обернулся к Любе: – Я тоже не могу, вот такие дела, Катя!

И потащил Любу за руку, она едва успела с колен вскочить, в дом, а за ними, словно спасаясь от погони, туда заскочил Степа, и пышная, красивая, мягкая, как свежеиспеченная булка, Мишкина жена, не пряча заплаканных глаз, поставила на стол огромную миску с крохотными горячими пирожками и большие красные чашки с чаем, и они все четверо, как умирающие с голоду, вдруг накинулись на этот чай и бесчисленные пирожки – часть из них была с капустой, а часть с яйцами и зеленым луком, – а потом еще ели огромный пирог с яблочным вареньем, молча ели и ели, как на поминках, и, совершенно как на поминках, им становилось легче с каждым мгновением, с каждым проглоченным куском. Встали они из-за стола отупевшие и успокоившиеся, а между тем на дворе все уже закончилось, освежеванную и отекшую тушу завернули в большие пластиковые пакеты, сунули в кузов, и Степа погнал «Газель» в райцентр, торопливо простившись с трезвым, как стекло, Мишкой и с его мягкой женой. Все были спокойны, умиротворенны и уже не отводили друг от друга глаза, а мирно обсуждали цену, вес, погоду и прочие всякие такие дела. В райцентре нашли ветеринара, заполнили форму 4, получили справку о вынужденном забое, сверили количество ног, ливера и прочего с наличием туши – да, есть такие необходимые формальности! – поехали за формой 2, которую получили в обмен на форму 4. Форма 4 была просто справкой, а выданная в ветстанции форма 2 выглядела очень солидно: на бумаге с водяными знаками и гербовой печатью… Пока выправили необходимые документы – их оказалась, как мягко выразился Степа, туева хуча, – пока понаставили нужные печати, уже вовсе настали сумерки, тогда и двинулись в Нижний, и на этом возвратном пути Степа спокойно и буднично сообщил Любе, чтоб завтра уже оформляла санкнижку и быстренько выходила на работу. Он ее берет, все в порядке, она ему подходит.

– Ну и Ольга Александровна говорит, что ты честная, порядочная, сразу видно, – присовокупил он как бы мимоходом, однако Люба точно знала, что отзыв Ольги Александровны тут совершенно ни при чем. Все решила эта печальная и такая обыкновенная поездка.

Задумать что-то – еще не значит осуществить.

– Слушай, ты не могла другого времени найти, чтобы заявиться? – в штыки встретила Любу ее знакомая докторша, с помощью которой она надеялась одолеть медосмотр как можно быстрей.

– А что такое?

– Да у нас профучеба через полчаса начнется.

– Ну вот, что за ерунда. Зачем тебе учиться, Галина, ты и так все знаешь, – подольстилась Люба.

– Спасибо, конечно, но наш главврач почему-то так не считает, – сердито сказала Галина. – Чтобы все были на учебе, хоть тресни. Даже прием отменен, представляешь? То есть только процедурный кабинет, а все остальные – если с острой болью. У тебя острая боль?

– Сейчас нет, но завтра будет, если мой хозяин увидит, что в книжке отметки о медосмотре нет, – уныло призналась Люба. – Он меня даже уволить обещал.

– Не уволит!

– Да кто его знает, – вздохнула Люба. – Неохота, знаешь, судьбу пытать, он из-за меня вчера и так влетел на пару тысяч. И сегодня день псу под хвост. А если еще и завтра, то точно уволит.

– Сурово! – оценила Галина. – Но за полчаса тебе всяко медосмотр не пройти. За полчаса я могу только по кабинетам пробежаться и подписи собрать. Понимаешь?

– И во сколько это мне влетит? – напрямик спросила Люба, которая, конечно же, все прекрасно поняла.