Одри Дивон - По ту сторону лета

Бетти постучала ко мне в дверь — сказать, что я опаздываю. Бетти — низенькая филиппинка с круглой, как шар, головой. Она носит фартук в бело-синюю полоску и умеет бесшумно передвигаться. Ей пришлось бросить семью и в поисках работы переехать во Францию. Три года назад от сердечного приступа умер ее муж, и теперь она должна одна кормить четверых детей, которых, может быть, больше никогда не увидит и которые пишут ей только затем, чтобы потребовать выслать еще денег. Она мне нравится. Я считаю, нам обеим в жизни не повезло, и мне плевать, что наши несчастья несопоставимы. Какая разница, если результат и в том и в другом случае одинаково плачевный. Она молится, я смотрю телевизор. У каждого своя религия.

Бетти следит за тем, что я делаю. Ей бы тоже хотелось, чтобы я нашла себе какое-нибудь занятие, только в отличие от моей дочери ей хватает ума не говорить об этом вслух. Вот и сегодня утром она со своим акцентом, из-за которого слова кажутся порубленными на кусочки, просто сказала: «Мадам, вы опоздаете на обед». Знаю, Бетти, знаю. Но, поверь мне, торопиться совершенно некуда. Три старых подружки собираются выпить чаю — тоже мне, вакханалия.

Марисса и Лора — это мой круг общения. Через них жизнь еще подает мне кое-какие сигналы снаружи и сообщает о последних событиях. Мариссе известна изнанка всего нашего района, ей ведомы все секреты, которые соседи предпочли бы замести под ковер. Понятия не имею, как ей удается втираться в доверие к людям, но последние двадцать лет она бесперебойно снабжает нас восхитительно гнусными сплетнями. Единственное, что изменилось с годами, — это манера ее рассказа. С тех пор как она прошла курс лечения у психоаналитика, у нее полностью обновился словарь. Если одна из наших общих знакомых слетает с катушек, она теперь рассуждает об «эмоциональном срыве». Раньше издевалась, теперь сочувствует. Правда, только для виду, потому что, по сути, ее суждения остались прежними.

Марисса не жалеет усилий, чтобы оставаться красивой и нравиться мужчинам. Она не отказалась от борьбы и желает, чтобы все это знали. Чуть-чуть слишком ярко красит свои восточные глаза. Не стесняется смелых декольте, убежденная, что намек на вульгарность придает порядочной женщине пикантности. Если замечает мужчину и он ей нравится, слегка выгибается вперед, словно выставляет себя на обозрение.

Лора скромнее, холоднее и благороднее. У нее высокий печальный лоб, перерезанный парой недовольных морщин, чем дальше, тем яснее выдающих ее сокровенные мысли о собственном существовании. Впрочем, она никогда не делится с нами своими проблемами, полагая, что девушка из хорошей семьи обязана уметь держать язык за зубами. Кому интересно, что у ее мужа рак яичка? Мы же не собираемся выложить на стол его причиндалы и по-дружески распотрошить их, чтобы прийти к единодушному мнению, что умирающий пенис — это не слишком весело, правда? Пусть они твои подруги, но ты прекрасно знаешь, что они думают о тебе: скука вписана в твой генетический код, и с тобой никогда не происходит ничего, о чем стоило бы рассказывать другим.

Сколько мы общаемся, меня никогда не покидало ощущение, что я — статистка, которую зовут, чтобы не сидеть за столом вдвоем. Как-то раз я подслушала, что они говорят обо мне, уверенные, что я уже ушла. Действительно, я, попрощавшись, покинула кухню Мариссы, где мы лакомились кексом, но задержалась возле зеркала, повязывая шелковый платок. Я не хотела подслушивать, клянусь, что не хотела. «Все-таки ей надо куда-то выбираться. Приложить хоть капельку усилий. Встречаться с людьми. Как можно быть такой тряпкой! У домашней собаки жизнь насыщеннее!» И вторая: «Ну конечно. Он не монстр, но он ее бросит. Как ты думаешь, она в курсе?» Вот когда ты должна была порвать с ними навсегда. Но вместо этого я тихо-тихо открыла дверь, помня, как скрипят плохо смазанные петли, и сбежала, не желая ставить их в неловкое положение. Еще на лестнице проглотила сразу две таблетки. Мне было больно, но могла ли я их винить? Они ведь сказали правду, и их предчувствия полностью оправдались.

Уже одетая, чтобы идти на встречу в ресторан, я постучала в дверь Эрмины. Она спала, хотя должна была сидеть на лекциях. Я понимала, что вхожу в клетку со львом, но материнский долг пересилил боязнь. В числе прочего он подразумевал, что я проявляю интерес к ее будущему. В комнате стоял спертый воздух, пахло немытой пепельницей и, пожалуй, спиртным. Вчера Эрмина вернулась поздно. Я давно отказалась от попыток представить себе, как она проводит вечера. Раньше я мучилась, рисуя в воображении, как с ней происходит нечто ужасное, думала о тысяче подстерегающих ее опасностей, о существовании которых она даже не подозревает. Мысль о том, что она по собственной воле рискует обратить в реальность выдуманные мною страхи, была мне невыносима. В голове мелькали картины одна кошмарнее другой, и каждая казалась до дрожи правдоподобной.

Вот Эрмина выходит из квартиры. Она выпила. На лестнице она спотыкается, падает, расшибает лоб о ступени и умирает. Или нет, не так. Она не споткнулась и благополучно вышла из дому. Поздно вечером, вволю навеселившись, она торопится домой, лечь спать, и садится в машину к мужчине, который тоже выпил лишнего.

Они трогаются с места, и он бесцеремонно кладет руку ей на бедро. Она возмущается и на ходу выскакивает из машины, но в этот момент мимо на скорости пролетает скутер, он ее сбивает, и она умирает. Или нет, не так. Она не выскакивает из машины, а соглашается переспать с этим мужчиной и заболевает СПИДом. Она узнает об этом не сразу, а только после того, как выясняется, что она беременна. Врачи говорят ей, что болезнь, скорее всего, передастся и будущему ребенку. В конце концов она умирает. Я провела бесчисленное множество ночей за сочинением сценариев самых изощренных ужастиков, неизменно заканчивавшихся одной и той же фразой. Но с ней никогда не случалось ничего особенного. Разве что голова болела с перепою.

В полутьме спальни обнаружилось чудовище, составленное из человеческой плоти и смятых простыней. Я нерешительно протянула руку и легонько потрясла его за плечо. Чудовище заворчало. «Эрмина, разве тебе не надо на занятия?» Ноль реакции. Ладно, попробуем по-другому. Я сдернула первый слой защитного покрытия — словно содрала шкуру с животного. Раздался крик: «Эжени, убирайся отсюда!» Эжени — это она мне. Теперь она обращается ко мне только так. Тем же голосом и с той же интонацией, что ее отец. С тех пор как он ушел, она перехватила эстафету. И послушно копирует его, вплоть до манеры произносить мое имя, нажимая на отрицание, угадывающееся в последнем слоге «ни».

Как бы там ни было, мне следовало довершить начатое, ибо именно так полагается поступать матерям в подобных обстоятельствах. Я подошла к окну и отдернула шторы. На кровать упал яркий солнечный луч, вцепившись чудовищу в морду. Оно резко подскочило: «Оставь меня в покое! Я себе замок в двери врежу! Ты что думаешь, Эжени, если ты врываешься ко мне в комнату и будишь меня ни свет ни заря, то я сразу побегу учиться?» Похоже, она окончательно проснулась. Моя миссия выполнена. Я вышла. Едва успела закрыть дверь, как в нее с той стороны с шумом врезалась туфля. Эрмине свойственно срывать на вещах зло, причиненное людьми.