Александра Соколова - Просто мы научились жить (2010-2012)

И окончательно замерла, услышав страшное:

– Зачем ты мне врала?

Врала? Как врала? Вот уж нет – сколько бы дерьма она ни совершила в жизни, единственное всегда оставалось неизменным – она не обманывала. Уходила – да. Причиняла боль – да. Но не врала.

– О чем ты?

Женя отвернулась, и отодвинулась дальше. Холод усилился.

– Я о той истории, что ты поведала мне, когда мы встретились в Таганроге. О твоем бурном клубном прошлом, о Марине и о… Саше.

И пришла боль. Она буквами разбилась о сердце и осколки впились изнутри в живот. Она едва слышала, что продолжает говорить Женя – так было больно, и так горько.

До ее ушей доносились обрывки слов о том, что она хочет знать правду, или даже уже знает, и ей нужно подтверждение, или знает, но не хочет знать…

А в душе набатом стучало: "она мне больше не верит".

И настал момент, когда Лека заговорила – только чтобы заглушить набат, только чтобы выключить эту безумную какофонию звуков.

– Марина рассказала тебе что-то, и ты решила, что это правда. Скажи, мелкая, а чем её правда лучше моей? Тем, что тебе она больше нравится?

Она била наугад, но видела, что удар достиг цели.

– Нет, не этим, – Женя отвела взгляд, – ее правду подтвердила Янка.

– А чем Янкина правда лучше моей?

Что они ей наговорили? Безумная сучка и любимая, но слишком любящая влезать в чужие судьбы, подруга? Что, черт возьми, они ей наговорили?

– А Саша? – Женькин крик кровью растекся по жилам. – Я была там, была в этой больнице сама лично! И там не было никакой Саши, а была только ты! В онкологии! Зачем ты выдумала её? Почему солгала? Что скрывала?

Она кричала, наседая на Леку, требуя от нее ответов на вопросы, которых та не понимала. Но видела, как важно и нужно эти ответы дать. Только как? Рассказав ей снова то, что уже рассказывала – с болью, с кровью, выплевывая ошметки слов и заржавелых чувств?

Лека остановила поток вопросов, молча встала и ушла в спальню. Она вдруг поняла, что делать. Достала из тумбочки альбом и, прижимая его к животу, вернулась обратно вниз.

Женька сидела, сжавшись, как нахохлившийся воробушек, и смотрела на нее снизу вверх заплаканными глазами. Леку затопила волна нежности к этому воробушку. Она села рядом и одной рукой обняла, а другой принялась листать альбом.

И снова было кино, кино про их жизнь, про их прошлое, но на этот раз они смотрели его вместе.

Рссматривая фотографии, Лека каждую секунду ощущала рядом горячее тело, и нежную кожу, и частую дрожь.

Сашка. Саша. Сколько десятилетий должно пройти, прежде чем можно будет смотреть на нее без боли, без огромного, затапливающего душу горя, без бессилия?

Это фото, эти глаза на нем будто говорили теперь: я была. Я была рядом с тобой. Я была в этом мире. А теперь тебе нужно идти дальше.

– Это единственный раз, когда меня приехала проведать одна из девчонок, танцевавших в шоу. – Сказала Лека. – И сфотографировала нас. Я отказывалась, боялась, что это может стать плохим знаком, но она захотела, и я… согласилась.

Она не видела сейчас ничего вокруг, и ничего не чувствовала. Она была сейчас там, в этом больничном дворике, рядом с той, за кого не задумываясь отдала бы жизнь. Она дышала с ней одним воздухом, и жила одной жизнью. Жизнью, которой вскоре предстояло закончиться.

– Она умерла через неделю после того, как был сделан этот снимок, – Лекин голос звучал для нее самой незнакомо и тихо, – а еще через два дня мне привезли готовую фотографию.

– Почему они сказали мне, что ты лежала в этой больнице? – Женя посмотрела на нее, и глаза ее были полны слез.

– Потому что это правда. Я плохо помню первые дни после её смерти. Кажется, я кричала, дралась. Мне было даже не больно. Это было что-то, что невозможно вынести и невозможно изменить. И они оставили меня там, на какое-то время. Пока я не смогла… идти дальше.

Она ощутила, как овивают ее шею ласковые руки, как приживается грудь к плечу и щека к щеке, и это вдруг помогло вернуться. Вынырнуть оттуда, с новой болью, с новой грустью, но теперь уже не такой колючей, не такой острой.

Лека все еще смотрела, в безумной надежде снова, еще на мгновение, вернуться туда, где еще была Саша, где еще оставалась жизнь. Но момент прошел, и рядом снова была Женя, и ноздри ощущали не осенний холод черноморья, а сладкий запах балийского воздуха. И Лека перевернула страницу.

– А вот уже Питер, – сказала она. – Никаких наркотиков, никакого алкоголя. Работа, работа, и только работа.

– Вот Янка, и вся банда. Это мы ездили в Петергоф на выходные. А это мы с Катей и её ребенком. Тут мы уже помирились, кажется.

– Подожди, – Женя положила руку на альбом и заглянула Лёке в лицо. Она больше не плакала, но следы дорожек на щеках остались немым свидетелем, – скажи мне еще вот что. То, что ты рассказывала о том, как закончились ваши отношения с Мариной. Ты ничего не выдумывала?

– Нет, – равнодушно ответила Лёка, – я никогда не вру.

– Но Марина рассказала мне совсем другое.

– И её правда понравилась тебе больше.

– Да нет же! Но пойми, я звонила Яне, и она подтвердила, что никакого скандала не было…

– Мелкая, – Лёка убрала альбом и взяла Женю за руки, – послушай меня. Ты пришла просить у меня правды. Я дала тебе её – такую, какая у меня есть. Я не знаю, какая правда у Марины, и какая у Яны, и я не готова отвечать за их правду. Если тебя не устраивает моя – что ж… Другой у меня нет.

Это была правда, и она была готова биться за эту правду до конца, но этого не понадобилось. Еще до того, как прозвучали слова, Лека поняла: все вернулось. Все снова как раньше. Она снова мне верит.

– Я строила стены, – услышала она тихое, – и настроила их столько, что перестала из-за них видеть людей. Я принимаю твою правду, чудовище. Я тебе верю.

И рухнул забор, забор длинною в десятки лет, отделяющих их друг от друга. И руки сами потянулись к рукам, и тело к телу, а душа к душе.

И обнимая Женьку, прижимая к себе, и вдыхая ее запах, Лека подумала вдруг:

– Все правильно, мелкая. Все верно. Все было не зря.

– А помнишь, как ты залезла к нам в комнату снаружи, вся промокшая, и мы тебя отогревали? Я тогда вообще, совсем не могла на тебя смотреть…

– А помнишь как мы решили сделать пельменный пирог, разморозили пельмени и размазали их по сковородке?

– А помнишь, как Кристинка орала на меня и обзывалась исчадием ада?

Стук в дверь прервал очередное "а помнишь?" на полуслове. Они одновременно посмотрели на дверь – испуганные, словно их застали за нехорошим делом рано вернувшиеся родители.

– Диана, – пронеслось в голове, – не выдержала…

Лека встала и на ватных ногах пошла открывать. И уже распахивая дверь, вспомнила, что у Ди есть ключи, и она не стала бы стучать.