Розамунда Пилчер - Снег в апреле

Оливер Кейрни посмотрел в окно и решил, что в такой день лучше сидеть дома и разбираться с делами Чарлза. Это оказалось мучительным занятием. Чарлз, будучи человеком усердным и рациональным, аккуратно подшивал каждое письмо и каждый документ, связанные с фермой. Остановить работы в поместье получилось проще, чем можно было ожидать.

Но были и другие вещи. Личные. Письма и приглашения, просроченный паспорт, гостиничные счета и фотографии, записная книжка, дневник, серебряная перьевая ручка, которую он получил в подарок, когда ему исполнился двадцать один год, счет от его портного.

Оливер вспомнил голос матери, читавшей им поэму Элис Миллер.

Скрепя сердце он рвал письма, разбирал фотографии, выкидывал обломки сургуча, которым были запечатаны конверты, застежки от цепочки, сломанный замок без ключа, склянку засохшей туши. К тому времени как часы пробили одиннадцать, мусорная корзина была переполнена. Он встал, чтобы собрать мусор и отнести его на кухню, и в этот момент услышал, как хлопнула парадная дверь. Она была наполовину застеклена и издавала глухой звук, который эхом отражался в холле, обшитом деревянными панелями. С мусорной корзиной в руках он вышел посмотреть, кто там, и едва не наткнулся на Лиз Фрэзер, которая шла ему навстречу.

— Лиз.

На ней были брюки, меховой полушубок и та же глубоко надвинутая на уши черная шляпа, в которой она была вчера. Он смотрел, как она сняла ее и свободной рукой взъерошила свои короткие темные волосы. Этот нервный, неуверенный жест совершенно не вязался с ее лощеной внешностью. На ее румяном от холода лице светилась улыбка. Выглядела она потрясающе.

— Привет, Оливер.

Она подошла к нему и поцеловала в щеку, наклонившись над грудой мятых бумаг.

— Если ты не хочешь меня видеть, — произнесла она, — скажи и я уйду.

— Кто сказал, что я не хочу тебя видеть?

— Я подумала, может быть…

— Не надо так думать. Пойдем, я угощу тебя чашечкой кофе. Я и сам не прочь выпить кофе, и мне надоело сидеть в одиночестве.

Он двинулся в кухню и, придержав дверь бедром, пропустил Лиз вперед. Ее свежий, принесенный с улицы запах, смешивался с ароматом «Шанели № 5».

— Поставь чайник, — сказал он, — а я пойду все это выкину.

Он прошел через кухню к черному ходу, вышел на зверский холод и умудрился высыпать мусор из корзины в контейнер, не позволив ветру почти ничего унести. Водрузив крышку контейнера на место, он поспешил вернуться в теплую кухню. Лиз, смотревшаяся там чужеродно, стояла у раковины, наполняя чайник водой из-под крана.

— Господи, холод-то какой! — сказал Оливер.

— Не то слово, и это еще весной называется. Я шла от нашего дома пешком и думала, что умру.

Она донесла чайник до плиты, подняла тяжелую крышку, поставила его на конфорку и, оставшись у плиты, наклонилась, чтобы погреться. Они смотрели друг на друга через всю комнату. А затем одновременно заговорили.

— Ты постригла волосы, — сказал Оливер.

— Так жалко Чарлза, — произнесла Лиз.

Оба умолкли, и каждый ждал, что другой продолжит разговор. Затем Лиз смущенно ответила:

— Я сделала это ради плавания. Я гостила у своего друга на Антигуа.

— Я хотел поблагодарить тебя за то, что ты пришла вчера.

— Я… Я никогда еще не была на похоронах.

В ее глазах, подкрашенных карандашом и тушью, неожиданно заблестели слезы. Элегантная короткая стрижка открывала ее длинную шею и четкую линию решительного подбородка, который она унаследовала от отца. Он смотрел, как она расстегивала пуговицы своего полушубка: ее руки тоже были покрыты загаром, миндалевидные ногти покрашены бледно-розовым лаком, на пальце поблескивало большое золотое кольцо с печаткой, а на одном из тонких запястий — гроздь тонких золотых браслетов.

— Ты выросла, Лиз, — сказал он неожиданно.

— Конечно, мне уже двадцать два. Ты забыл?

— Когда мы последний раз виделись?

— Лет пять назад? Не меньше пяти лет.

— Как быстро течет время!

— Ты был в Лондоне. Я уехала в Париж и всякий раз, когда я наведывалась в Росси-хилл, тебя тут не оказывалось.

— Но здесь был Чарлз.

— Да, здесь был Чарлз, — она повертела в руках крышку от чайника, — но если Чарлз и замечал, как я выгляжу, он никогда об этом не говорил.

— Он все замечал. Он просто толком не умел выражать свои чувства. Но для Чарлза ты всегда была прекрасна. Даже когда тебе было пятнадцать и ты носила косички и пузырившиеся на коленях джинсы. Он только и ждал, когда ты вырастешь.

— Не могу поверить, что он мертв, — произнесла она.

— Я тоже не мог до вчерашнего дня. Но, кажется, сейчас я уже смирился с этой мыслью.

Чайник начал свистеть. Он достал кружки, банку растворимого кофе и бутылку молока из холодильника.

— Папа сообщил мне о вашем поместье, — сказала Лиз.

— Ты имеешь в виду его продажу?

— Как ты вынесешь это, Оливер?

— У меня нет выбора.

— Даже дом? Дом тоже будет продан?

— А что мне с ним делать?

— Ты мог бы сохранить его. Приезжать сюда на выходные и в отпуск, просто чтобы сохранить здесь корни.

— Мне это кажется сумасбродством.

— Вовсе нет, — она немного поколебалась и возбужденно продолжила: — Когда ты женишься и обзаведешься детьми, ты будешь привозить их сюда и они будут играть здесь в те же славные игры, в которые играл ты сам. Бегать сломя голову, строить шалаши в ветвях бука, скакать на пони…

— Кто сказал, что я собираюсь жениться?

— Папа сказал, что ты не собираешься жениться, пока не станешь слишком стар для всего остального.

— Папа слишком много тебе рассказывает.

— И что это значит?

— Он всегда так делал. Он баловал тебя, и никогда у него не было от тебя никаких секретов. Ты знаешь, что была маленькой испорченной шалуньей?

Ее это позабавило.

— Оливер, ты сейчас договоришься!

— Я даже не знаю, как ты выжила. Единственный ребенок, в котором души не чаяли родители, жившие порознь. И если этого тебе было недостаточно, в твоем распоряжении всегда был Чарлз, который портил тебя еще больше.

Чайник закипел, и он подошел, чтобы снять его с плиты. Лиз положила крышку обратно на плиту.

— Зато ты ничем не портил меня, Оливер, — ответила она.

— У меня было больше ума.

Он налил в чашки кипяток.

— Ты меня вообще не замечал. Всегда говорил мне, чтобы я не болталась у тебя под ногами.

— Ну, так было, пока ты была маленькой и еще не стала такой шикарной девушкой. Между прочим я тебя вчера не узнал. Я понял, кто ты, только когда ты сняла свои темные очки. Должен сказать, я очень поразился.

— Кофе готов?

— Да. Садись пить, пока он не остыл.

Они сидели за истертым кухонным столом лицом друг к другу. Лиз держала кружку так, словно пальцы у нее до сих пор не отогрелись. Выражение лица у нее было задорное.