Эллина Наумова - Разлучница

– Боюсь, они слишком растрачиваются на эти поделки и их продажу. Но девчонкам хочется есть и модно одеваться. И я молчу, – объяснила Марта Павловна.

Девочки жили с родителями в усадьбе-музее, где работала искусствоведом их мать, однако обе так часто ночевали у бабушки, что даже не просились перебраться к ней совсем. Или к здешнему простору еще не привыкли.

– К чему, простите? – усомнилась в остроте собственного слуха Ася.

– К простору, – терпеливо повторила Марта Павловна.

Оказалось, что ей всегда принадлежала лишь одна комната. В двух остальных жила некогда большая семья, которая на глазах соседки непреклонно уменьшалась из-за пристрастия к алкоголю. И если рассматривать алкоголизм как род медленного самоубийства, то они своего добились: год назад умер последний пропойца, как ни странно, самый старший. Квартира осталась за Мартой Павловной – сын хлопотал.

Творила она в мастерской, предоставленной еще в советские времена Союзом художников. Вела пару каких-то семинаров. Летом ездила на велосипеде. Зимой ходила на лыжах. Не так давно ей оперировали правый глаз – катаракта. Наклоняться после выписки из больницы врачи запретили, но она, неуемная в движении и самостоятельная, могла запросто забыться и свести на нет все их старания. Поэтому Марта Павловна соорудила себе шапочку с колокольчиком на лбу, предупреждающим звоном, что она увлеклась уборкой. Художница современно одевалась, удобно обувалась, завивала волосы и не молодилась за скудный счет губной помады и пудры.

Со временем, привыкнув к ней, Ася все-таки долго не могла оправиться от изумления. Она полагала, что беднее Киры Петровны старух не существует. Но Сашина тетка по сравнению с Мартой Павловной оказалась богачкой – ей было что приватизировать. И она, и муж когда-то получили по однокомнатной квартире и, сойдясь, обменяли их на трехкомнатную. Рухлядь, вроде той, что притворялась мебелью у художницы, выбросили еще году в семьдесят пятом. И купили стол, шкаф и стенку темной полировки, которые благодаря аккуратности Киры Петровны до сих пор казались вчера распакованными. У Сашиной тетушки ковры покрывали добротный линолеум в каждой комнате, а самый большой и яркий красовался на стене зала. У нее были телевизор и радиоприемник. Ася знала, что Кира Петровна никогда не съела вкусного, да и просто дарующего сытость куска, годами берегла одну юбку и наловчилась виртуозно латать блузки и белье. За свою жизнь в городе она износила всего две кроличьих шубы и четыре шали. Она ссорилась с мужем за всякую пропитую им копейку и часто бывала бита. Она действительно кошмарно жила. И твердила о своих тяготах и горестях ежедневно. Она пребывала в готовности превозносить героическое деяние покупки «лакированного шифоньера» в любое время дня и ночи. Фантастика, но то, что она выдержала коллективизацию, войну, дважды вдовство и уход сына, подвигом в ее представлении не являлось. В сущности, Кира Петровна занудой не была. Ей просто хотелось услышать в ответ: «Вы – образец для подражания». И безо всякой скромности согласиться. Иногда ее до слез обижала та легкость, с которой «обставлялись» Саша с Асей.

– Не копите ни на что. Значит, и беречь ничего не сумеете, – скрипела не признающая узды достатка старуха.

Поверить в то, что племянник зарабатывает достаточно для себя и семьи, она не могла.

Жестковатая внутренне Ася не пыталась баловать Киру Петровну дифирамбами. Вернее, несколько раз пробовала радовать неуступчивую бабку. Побыв сносной пять минут, та потом неделями придиралась к Асе, уча одному и тому же, приводя в тысячный раз одни и те же осточертевшие примеры. Будто, сказав доброе слово, признав заслуги смирения и терпения, жена племянника разрешила делать с собой что угодно. Ася уже наизусть знала ее историю, у нее зубы ощутимо ныли, когда Кира Петровна заговаривала.

– Давайте сменим тему, – просила Ася. – Ради всего святого, начнем хоть о соседях судачить. Мы с вами в первые полгода знакомства исчерпали воспоминания полностью. Обижайтесь не обижайтесь, но ведь несколько лет прошло, я не могу так больше.

– Не можешь? А о чем ты часами треплешься со своими бабами! – возмущалась Кира Петровна. – Уважить старушку, словечком перекинуться она не желает.

– Я не отказываюсь с вами общаться, – доказывала строптивице Ася. – Я только прошу разнообразить темы наших бесед. Жизнь, между прочим, продолжается. Неужели вы не заметили?

– Для тебя продолжается, – насупилась Кира Петровна. – А я, как на пенсию вышла и овдовела, так будто в колодце утопилась.

– Я не в состоянии вас спасти, – взбесилась Ася. – И перестаньте трясти перед моим носом оружием возраста, это нервирует. Ничего такого особенного с вами не произошло. Были молоды, зрелы, постарели. Да, в мерзкую эпоху. Но все ваши ровесники жили в ней. И со мной это случится, и с Сашей, и с Дашей. К сожалению, вы первая в очереди на избавление от мира. И чем себя подбадриваете? «Бывает, и молодые умирают, а старики живут». Ваши слова. Вы меня до помешательства доведете. Я по вашей милости истерически боюсь старости. Не смерти, а именно старости. Ну не виновата я в том, что родилась позже вас.

– Правильно, сейчас тебе только бы и жить припеваючи. А ты вместо этого…

И вновь из Киры Петровны лились нравоучения. Ее любимым занятием была арифметика. Она азартно подсчитывала пачки кофе и чая, изведенные на гнусную потребу наглых визитеров Аси, умножала на цены и дрожащим голосом сообщала, сколько одежды можно было купить на «сожранные бесстыдниками деньги». Причем винила не их, кто же откажется от халявы, но расточительную хозяйку. Она стонала от жалости к «заезженному Сашеньке».

– Не мешайте ему полноценно жить, он не умеет скопидомничать, – одергивала ее Ася. Затем грубо и прямо спрашивала: – Что вам купить?

– Мне ничего не нужно.

– И я могу поить людей чаем, у меня все есть.

– Ой, не все, ой, не все, – алчно шептала Кира Петровна.

В такие минуты Ася просто убегала от нее. Когда она примеряла обновы, тетка без стука входила в комнату и критиковала их за самобытность. Напоминала, что сама отродясь не отставала от барахолочной моды: «Что люди носили, то и у меня было, хоть год отголодаю, но куплю». Лицо у нее при этом было как у ребенка возле витрины с игрушками – плаксивое, завистливое и грустное. Асе жалко ее становилось до горловых спазмов. Она старалась поскорее сделать вредной старухе подарок, но угодить ей было трудно. Обычно вещи передавались Даше: «Вырастешь, наденешь». Ася сердилась. Кира Петровна тосковала.

– Она мечтает сменить меня на посту получательницы твоих денег, чтобы развернуться, – сказала однажды Ася мужу.

– Только не это! Она нас голодом уморит. Посадит на хлеб и воду, заплатит за квартиру, а остальное отложит на черный день, будто сегодняшний – белый. Я когда-то был на мели и попросил ее выписать пару газет. В долг, разумеется. Ты вообразить не в состоянии, как она орала! Помню, у ребят занял. А она потом эту прессу прочитывала от названия до адреса редакции, – засмеялся Саша.