Ирина Ульянина - Жена моего любовника

— Как я вам должна судно-то нагревать?

— Меня не интересует как, хоть сама садись и грей, а больного человека обижать не смей! — заявил ханыга. Быстро же он забыл, как скитался по помойкам!

Больничные стены угнетали меня все сильнее, а вырваться из них в одиночку не могла. Ольга навещала мужа крайне редко: во-первых, она занималась протезированием зубов, выбитых в автокатастрофе; во-вторых, жила отныне вместе с Эгемом на улице Станиславского, а остальное ей было трын-трава. Впрочем, в один прекрасный, солнечный майский день нарядная и зубастая стрекоза приземлилась на подоконник палаты и произнесла следующий текст:

— Дорогой, теперь нам делить нечего, кроме квартиры. Жить в ней после погромов и убийств я не желаю. Предлагаю продать ее, а деньги…

— Я согласен. — Волков даже не потрудился дослушать свою ненаглядную Ляленьку.

— Подпишешь заодно и согласие на развод? — Она подсунула ему заранее приготовленное заявление, и Сергей поставил на листе свой размашистый автограф…

В июне Оля и Эгамбельды сочетались законным браком. Меня на свадебный ужин в ресторан «Сибирская тройка» позвать не сочли нужным, оставили возиться с кукушатами. У моего любовника больше не было жены, но радости это обстоятельство мне абсолютно не добавило, потому что не чувствовала его любви. Молодожены принесли в больницу часть денег, вырученных от продажи «терема» на Нарымской и причитавшихся Волкову, и сообщили о решении эмигрировать в Америку.

— Зачем? — только и спросил Сережа.

— Предлагаю поделить детей, — игнорировала объяснения Лялька. — Мы заберем Ксюшу, а тебе оставим Артема. Пусть мелкий поживет с тобой хотя бы временно, пока мы не устроимся на новом месте.

— Но мне самому жить негде…

— Я согласна! Я возьму Темочку к себе и могу его усыновить! — выкрикнула я и зарделась.

— В общем-то мы именно на тебя и рассчитывали, все равно у тебя своих детей нет. Кстати, рояль и цветы можешь тоже забрать себе. Остальную мебель мы продали, а с инструментом столько возни, мало кому нужен, — снизошла незабудка.

В моей квартире стало невероятно тесно — «Петрофф» пришлось поставить прямо посередине комнаты, протиснуться мимо рояля можно было только бочком. Азиз перелетал с фикуса на пальму и чумел от ощущения, что снова очутился в родном экзотическом лесу. Зато к тому моменту, когда Волкова выписали из больницы, вопрос о том, где жить, уже не поднимался: куда он денется с подводной лодки? Точнее, от маленького сына… Квартирные три миллиона разлетались, как пух от тополей. Прав был Никита, ничто не обходится так дорого, как восстановление порушенного здоровья, без денег просто не вылечишься. Однако у Сережки появился аппетит, практически нормализовалось дыхание.

Он сильно привязался к Азизу, мог часами сидеть и беседовать с пернатым. Надо ли удивляться, что лексический запас у моего любимчика значительно расширился? Индус даже петь начал — выводил неприятным, сварливым скрипом: «Пьяный Винни-Пух, жар-р-р-ра!..» На этой раскатистой ноте шлягер профессора Лебединского в его исполнении обрывался.

К радостям нужно причислить и то обстоятельство, что Темочка значительно окреп, не просто ходил, а бегал, обзавелся четырьмя новыми зубами. Мой ласковый мальчик почти не капризничал, его было легко и накормить, и спать уложить. А еще я практически отучила малыша от памперсов, убедила, что горшок лучше.

Но в целом лето выдалось очень грустным, прохладным, дождливым. Город настолько пропитался сыростью, что в воздухе пахло грибами. Даже бетонный козырек над нашим подъездом зацвел, подернулся зеленым мхом. В такую погоду только плакать хорошо — осадки смешиваются со слезами, и ничего не заметно… Тридцать первого июля мы провожали Ольгу, Эгамбельды и Ксению в Америку. Вернее, мы провожали их, конечно, не до самого Нью-Йорка, а на самолет в Москву. И на душе было ужасно тяжело, тревожно.

Перед дальней дорогой устроились в открытом кафе, заказали шашлыки, но кусок в горло никому не лез.

— Как ты будешь без языка? — спрашивала я Ольгу.

— Выучу, блин. По-твоему, я что, совсем тупая? — Она жадно, глубоко затягивалась «Парламентом».

— А кем ты думаешь работать? — пытала я Эгема.

— Тренером, там полно школ боевых искусств, устроиться ноу проблем, — спокойно ответил он и отвлекся, уговаривая Ляльку не курить так часто.

Ксюша жалась то ко мне, то к моей маме, которая тоже поехала провожать эмигрантов. Артем, не врубавшийся в суть грядущих перемен, собирал с земли пробки от пивных бутылок и раздавал нам: «Ня!» Мальчика никто не ругал. До того ли было? Серенький смотрел на дочку с непередаваемой тоской, а от меня и вовсе отводил взгляд…

— Надо же, Ольга и Эгем нам вроде чужие люди, а у меня прямо сердце обрывается, как их жалко, особенно Ксюшеньку, — призналась мама, поразив тем, как совпадают наши ощущения.

— Зато у нас есть Темочка, мой рыжик кудрявенький, — чмокнула я пацанчика.

Лето, по сути, прошло, а я его прелестей не вкусила. Новосибирск — отнюдь не Лутраки, на городском пляже очень грязно, а за город мы ни разу не выбрались, хотя Серегина машина стояла под окном. Потому, вернувшись из аэропорта, предложила сумрачному Волкову:

— Поехали завтра к Обскому морю, хотя бы просто на берегу посидим.

— Как ты себе это представляешь? Я не собираюсь демонстрировать свои шрамы! Поезжай одна.

— Я хочу быть с тобой!

— Хм… Пока живешь со мной, о пляже и не мечтай, — заявил деспот и мещанин, в которого превратился некогда легкий на подъем, рисковый Серый Волк.

Кстати, и спали мы раздельно: мы с Темычем — на тахте, а его отец на кресле-кровати. В тот вечер я уже успела расстелить постельное белье, умыть пацаненка и переодеть его в пижамку, когда в дверь позвонили. Кто бы это мог быть? Давно уже в мою обитель не жаловали гости… Любознательный Артемка босиком зашлепал в прихожую, опередив меня, но, естественно, до замка не дотянулся.

Я открыла и опешила: на пороге стояли два вампира — Никита и Лидия. Синев шутовски поклонился, снял каскетку с головы и молвил:

— Девушка, позвольте решительно и бесповоротно пригласить вас на банкет по поводу нашего бракосочетания!

— Дур-ра! — воскликнул Азиз, перебиравший лапами по карнизу вешалки.

Интересно, это он о ком? Я решила, что о Лидке, которая робко жалась к косяку. Как молотком размахивать и коровой обзываться, так была смелая…

— Проходите, чего уж там, — пригласила я.

Никита выудил из вместительного жилетного кармана фляжку с коньяком:

— Я считаю: кто старое помянет…

— А я считаю совсем по-другому: один, два, три. И так до десяти! — все же припомнила я старое — его приколы в тихой гавани.

Мы закатились смехом. Донжуан, пристроивший-таки свой молодой, развратный организм в надежные руки, разлил коньяк. Волков пить отказался, Лидия тоже сослалась на некие обстоятельства, заставляющие воздерживаться от употребления алкоголя, зато язык у нее развязался, как у пьяной, гомонила за столом громче всех: