Барбара Вуд - Колыбельная для двоих

— Нет. Пока это всего лишь предположение. Отец Криспин, Мария Мак-Фарленд должна находиться под постоянным медицинским контролем; я должен тщательно следить за развитием плода. Однако с этим ее новым заблуждением, втемяшившемся ей в голову, я утратил контроль над ней. Она решила, что святой Себастьян позаботится о ней и ее ребенке и что я ей больше не нужен. Мне необходима ваша помощь, святой отец, убедите ее в обратном.

Отец Криспин выпрямился и сцепил руки за спиной. Поджав губы, он слегка раскачивался на каблуках. Это было невероятно: врач просил его, слугу Господнего, убедить одну из своих прихожанок разувериться в могуществе святого и перестать искать у него защиты!

— Доктор Вэйд, я не могу выполнить вашу просьбу.

— Но вы же понимаете, что ей необходим медицинский контроль!

Это-то и было хуже всего, и отец Криспин прекрасно понимал это.

— Доктор Вэйд, то, о чем вы меня просите, противоречит тому, что мы проповедуем в церкви. Мы верим в то, что наши святые помогают нам и защищают нас.

Джонас схватился за подлокотники кресла.

— Вы это советуете своим беременным прихожанкам — не ходить к докторам и молиться святым?

— Полно, доктор Вэйд…

— Девушка нуждается в медицинской помощи! — Джонас вскочил на ноги. — Ей, возможно, грозит смертельная опасность!

— Я не спорю с вами, доктор Вэйд, — отец Криспин развел руками. — Конечно, я согласен, что она должна продолжать наблюдаться у вас, но я не могу заставить ее отказаться от мысли, что святой Себастьян ее защищает. Что я действительно могу сделать и что я должен сделать как ее священник — это разуверить ее в том, что святой Себастьян является отцом ее ребенка. Думаю, доктор, мы можем найти с вами разумный компромисс.

Джонас расслабил руки, которые все это время он сжимал в кулаки так сильно, что на ладонях остались белые отметины от ногтей.

— Простите, святой отец, что я повысил голос, но я очень беспокоюсь за Марию. Я знаю, какое огромное влияние вы имеете на нее. Я прошу вас сказать ей, чтобы она продолжала ходить ко мне. С остальным — святым Себастьяном в том числе — разбирайтесь сами.

Отец Криспин попытался улыбнуться, однако улыбка получилась больше похожей на гримасу. «…Имеет влияние на нее?» Как он ошибался этот доктор, как ошибался!

— Я поговорю с ней, доктор Вэйд. Что касается возможных аномалий у ребенка, я был бы вам очень признателен, если бы вы держали меня в курсе.

— Обязательно, святой отец. — Джонас положил бумаги в портфель, защелкнул его и протянул руку.

Священник крепко, уверенно пожал руку доктора.

— Доверимся Господу.

Натан Холленд направил машину в пространство между стареньким зеленым «фальконом» отца Криспина и красным «кадиллаком», который, как он предположил, принадлежал доктору Вэйду. Мак-Фарленды припарковали свои машины на улице, чтобы их трое гостей могли поставить машины на подъездной дороге. Натан заглушил мотор и, испугавшись, что он опоздал, взглянул на часы, но увидел, что это не он приехал поздно, а другие — слишком рано. Было ровно двенадцать часов.

Он не знал, зачем его сюда пригласили — единственное, что сказал доктор Вэйд, это касалось Майка, и они вдвоем должны там присутствовать. Мальчик, молчаливый и спокойный, сидел рядом с ним. У отца не было ни малейшего представления о том, что творилось в душе его сына. Натан Холленд надеялся, что эта встреча поможет им прогнать черную тучу, висевшую над их домом с того самого дня, когда Тед Мак-Фарленд огорошил их новостью про Марию. Все страдали, не только Майк, чья успеваемость в летней школе заметно снизилась и обычное хорошее настроение улетучилось, но и Тимоти, который, казалось, презирал своего некогда почитаемого старшего брата. Было похоже, что четырнадцатилетний мальчик переживал крушение иллюзий: все его друзья знали, что сделал Майк, и находили это прекрасным поводом для шуток и насмешек. Мэттью, напротив, никак не реагировал на произошедшее, словно его это никоим образом не касалось. Это тревожило Натана больше всего.

В общем, сегодняшний день должен был стать решающим днем, днем, когда раскрываются карты и принимаются решения. У Натана не было никаких сомнений, что Мак-Фарленды и доктор Вэйд хотели обсудить женитьбу Майка и Марии. Несмотря на то что прошло уже три месяца, Натан Холленд не был готов к такому повороту событий, хотя он прекрасно понимал, что это неизбежно. Он был очень рад, что в это непростое для них время отец Криспин будет находиться рядом с ними.

Майк, зная о том, что думал его отец, шел на эту встречу с волнением. Он впервые после долгого перерыва должен был увидеть Марию. Он боялся не ее, а самого себя; боялся, что не выдержит, сломается, покажет, какой он на самом деле слабак. Вдалеке от нее Майк находил в себе силы подавить ту боль, которую она ему причинила. Но рядом с ней, глядя на нее, слыша ее голос, выстоит ли он?

Майк, в отличие от отца, был не очень-то рад видеть автомобиль отца Криспина. У него уже был разговор со священником: тот предложил Майку признаться в совершенном грехе, защитить честь Марии и дать ребенку свое имя. Майк отказался от обоих предложений.

— Пошли, сынок, — тихо сказал Натан.

Дверь открыла Люссиль. Она улыбнулась им и пожала руку Натану, испытывая огромное облегчение — наконец-то последние двое участников встречи прибыли. Теперь они смогут начать, и она, возможно, взглянет на проблему по-новому. Как бы хотелось отыскать тропинку к сердцу Марии, ведь они стали совершенно чужими друг другу, мать и дочь. Люссиль чувствовала, что Мария винит ее в своей попытке самоубийства. Несколько раз она пыталась подойти к Марии, наладить с ней контакт. Им нужно было сесть и поговорить друг с другом, высказать все, что творилось у них на душе, но сегодняшняя Мария была абсолютно другим человеком, поэтому мать не знала, как подойти к ней, что сказать.

Их жизнь за пределами дома практически оставалась прежней, но кое-какие изменения, которые заставляли Люссиль чувствовать себя неловко, она все же ощущала. В основном это исходило от ее подруг, которые уже узнали из того или иного источника о беременности Марии. Каждое субботнее утро, на своих еженедельных кулинарных занятиях Люссиль замечала, что женщины вели себя несколько иначе: всех окружала атмосфера невысказанного сочувствия, какое бывает у человека, желающего выразить соболезнование по поводу кончины, но стесняется сделать это. Они, ее подруги, стали крайне милы с ней; каждый раз на занятиях Люссиль доставалось место у окна — самое лучшее в комнате. Они нахваливали ее блины, даже тогда, когда она знала, что они явно не удались ей, а самые опытные, самые лучшие кулинары обращались к ней за элементарными советами. Общественная жизнь Люссиль — по не зависящим от нее причинам — стала более насыщенной: она стала получать такое огромное количество приглашений — на обед, в кино, на вечерние лекции, прогулки, — что просто не могла принять их все. Окружающие убивали ее своей добротой и сочувствием, они вели себя так, будто кто-то сказал: Люссиль переживает сейчас трудные времена, давайте будем добры к ней.