Барбара Вуд - Колыбельная для двоих

— Слышал, ты отказываешься ехать в больницу.

— Каленым железом не заставишь.

На его лице появилась кривая улыбка, но голос оставался серьезным.

— Давай-ка, Мария, я лучше отвезу тебя в больницу. Ради блага твоего ребенка…

— Нет, доктор Вэйд.

Он несколько секунд молча смотрел на нее, чувствуя, как внутри него начинает шевелиться страх.

— Хорошо, давай я тебя осмотрю.

Люссиль осталась ему помогать, с тревогой наблюдая за происходящим, в то время как Тед, извинившись, вышел из комнаты. Доктор Вэйд долго и тщательно осматривал Марию. Наконец сдержанным тихим голосом он произнес:

— Пока все идет нормально. Голова ребенка в нужном положении. Сердце прослушивается хорошо. Шейка матки раскрылась на восемь сантиметров. — Он накрыл Марию покрывалом. — Остается только ждать.

— Сколько?

Джонас Вэйд услышал, как в окно застучал ветер с дождем и машинально поежился.

— Не знаю. Для первых родов все идет слишком быстро. Может быть, пару часов. Мария, позволь мне отвезти тебя в больницу.

Она решительно покачала головой.

— Доктор, я могу вам что-нибудь предложить? Может быть, кофе?

— Нет, спасибо, миссис Мак-Фарленд. — Он взял сверток, за которым заезжал в больницу, и поставил его возле подножия кровати. — Скоро к нам присоединится доктор Форрест, детский педиатр, он привезет инкубатор. Вам нужно будет найти место, куда его поставить. Я также взял на себя смелость, когда заезжал в больницу за инструментами, позвонить в службу патронажных сестер…

Через некоторое время в дверь снова позвонили, и тишину дома нарушили приглушенные голоса. Затем в дверь комнаты Марии тихо постучали.

— Войдите, — сказал доктор Вэйд.

К своему большому удивлению, Мария увидела, как в комнату вошел, неся с собой уличный холод, отец Криспин. Он был одет в длинную черную рясу и биретту [19] Биретта — головной убор католических священников. , на которых блестели россыпи дождевых капель. Щеки его были пунцово-красными.

— Святой отец! — выдохнула она. — Как вы узнали?

— Я позвонил, — сказал доктор Вэйд, разворачивая сверток, — я думаю, он должен присутствовать.

Взгляд Марии упал на черную сумку, которую держал в руках священник, и в ее глазах промелькнул ужас. Он тут же подошел к ней и, опустившись на колени возле кровати, робко улыбнулся.

— Я пришел не пугать тебя, дитя, а утешить.

Живот Марии свело мошной судорогой, лицо вспыхнуло. Сквозь стиснутые зубы Мария произнесла:

— Не будет никаких предсмертных обрядов, святой отец…

— Я пришел всего лишь благословить тебя и окрестить ребенка.

Уловив в его голосе тревогу, Мария посмотрела долгим взглядом в маленькие глазки священника и, к своему большому удивлению, увидела в них страх. Он поспешно отошел от ее кровати и сел возле двери. Открыв сумку, которую он поставил себе на колени, отец Криспин посмотрел на Джонаса Вэйда. Мужчины обменялись быстрыми, испуганными взглядами.

После очередной схватки Мария открыла глаза.

— Хорошо, отец Криспин. Скоро вы получите ответ на свой вопрос.

Его кустистые брови взметнулись вверх.

— Начинается, доктор Вэйд. — Голова Марии опустилась на подушку, лицо слилось с белой наволочкой; глаза превратились в щелки, рот вытянулся в прямую линию. — Боже! — прокричала она.

Это продолжалось два часа.

Люссиль сидела возле изголовья Марии, держа дочь за руку и промокая ей лицо салфеткой, в то время как Джонас Вэйд наблюдал за появлением ребенка.

С Джонаса также градом катил пот. Он был очень рад, что мать девушки была рядом. Еще никогда в своей жизни он не чувствовал себя таким уязвимым, таким «смертным»; он никогда не делал этого вне спасительных стен больницы. На него навалилось чувство нестерпимого одиночества и беззащитности. Слыша тихий шепот отца Криспина, молящегося в углу комнаты, Джонас завидовал спокойствию священника. В его распоряжении были только разложенные на кровати примитивные медицинские инструменты — хирургические щипцы, шприцы и скальпель — и его руки и знания. Ни медсестер, ни анестезии, ни нужного оборудования.

Джонас вспотел не меньше Марии.

Между схватками, которые шли уже с минутным перерывом, он бросал взгляды на Люссиль и читал в ее глазах вопросы: «Будет ли ребенок нормальным? Долго ли проживет?

В углу, стоя на коленях, закрыв глаза, самозабвенно молился отец Криспин, прося Бога избавить от необходимости принимать решение.

«Asperges me domine hisopo, et mundabor; lavabis me, et super nivem dealbabor».

— Давай, Мария, тужься!

Ее зубы громко лязгнули, на шее выступили набухшие вены. Влагалище раскрылось, и из него показалась покрытая мокрыми волосиками макушка младенца. Затем Мария расслабилась, и головка скрылась.

— Ей… — тяжело дыша, сказала Мария, — не терпится родиться…

— Да, Мария.

«Они не потомки Примуса».

— Ей не терпится сделать первый вдох…

«Sancta Maria Sancta Dei Genitrix Sancta Virgo Virginum…»

— Хорошо, Мария, тужься.

Мария вытянула шею и посмотрела на Люссиль.

— Мама… это наше чудо…

«Mater Christi…»

— Давай, Мария, давай! — снова произнес доктор.

«Mater divinae gratiae…»

От потуг ее лицо стало сливового цвета, из-за крепко стиснутых зубов доносилось рычание.

— Еще раз!

— Я оставлю ее себе… — простонала она, впиваясь ногтями в запястья Люссиль.

— Не разговаривай. Тужься!

Влагалище на мгновение расширилось, детская головка показалась, затем снова скрылась.

Отец Криспин соскользнул со стула и упал на колени. Его причитания стали еще громче. «Mater purissima…»

Дыхание Марии было частым и прерывистым. По телу ручьями тек пот. Голова металась по промокшей подушке. Все ее тело будто разрывалось на части.

— Больше не могу! — прокричала она, — Боже, помоги мне!

— Тужься!

«Mater castissima…»

Вышла головка. Джонас Вэйд быстро провел пальцем по шее младенца, проверяя, не обмотана ли она пуповиной; затем осторожно помог ребенку повернуться, прижимая руку к промежности Марии, чтобы уберечь ее от разрывов.

«Mater inviolata!»

Его голос стал хриплым. Руки сильно дрожали.

Мария чувствовала, что еще немного — и она не выдержит. Скорее бы это все кончилось.

— Еще раз, Мария! Осталось немного!

Еще одно усилие, струя темно-красной крови — «Mater inter», — и ребенок, о котором так много говорили еще до его рождения, ребенок-загадка скользнул в протянутые руки Джонаса Вэйда и громко закричал.

Отец Криспин читал благодарственную молитву. Глядя сквозь молочно-белые пластиковые стенки инкубатора на шевелящееся маленькое создание, он благодарил Бога, Деву Марию и всех святых за то, что он, Лайонел Криспин, был освобожден от тяжкого бремени ответственности. Ему не пришлось принимать судьбоносного решения, от которого зависели бы жизни других людей; никто к нему не обратился в решающую минуту с вопросом: кого спасать? Ребенок родился без всяких осложнений и проблем и, несмотря на месячную недоношенность, был здоровым розовым трехкилограммовым карапузом.