Джоанна Троллоп - Друзья и возлюбленные

— Прекрати, — оборвал ее Лоренс.

— Неужели тебя даже совесть не мучает?! — прокричала она.

— Мучает. Я даже выразить не могу, как мне плохо. Но вряд ли ты захочешь слушать о моих переживаниях…

— Правильно! Лучше с ходу заявить, что ты любишь Хилари больше, чем меня!

Лоренс не ответил.

— Признай это!

Он покачал головой.

— Признай!

— Я люблю Хилари больше, чем тебя.

Джина отвернулась и упала на пол возле кресла, спрятав лицо в ладонях. Ее плечи тряслись. Он положил на них руку. Джина вскинула голову.

— Не трогай меня, пожалуйста.

Он отошел.

— Поверить не могу… Поверить не могу, что двое мужчин так поступили со мной… С перерывом в три месяца…

Лоренс почувствовал раздражение, за которое ему было стыдно.

— Я не буду молить тебя остаться. Я не опущусь до твоего уровня. Полагаю, Хилари вне себя от радости.

— Вовсе нет. Она тоже в смятении, как и я…

— О, бедная Хилари!

— Замолчи.

Она снова уронила голову. Волосы упали с ее шеи, и Лоренс невольно подумал, что эта шейка ничуть не изменилась с тех пор, как в шестнадцать лет они познакомились с Джиной в автобусе, везущем их в Лондон на «Короля Лира». О, как ужасна порой бывает любовь, как гнусны ее обольстительные тропы, как глупо считать ее залогом всякого счастья и верить ее лживым посулам! Лоренс присел на подлокотник.

— Я не должен был это начинать, — сказал он. — Но я подумал, что у меня нет выбора, что я следую некоему особому пути, давно проложенному и неизбежному. Ты ведь понимаешь меня. Ты тоже так чувствовала. Однако я не умаляю своей вины. Мне нет прощения.

Джина подняла голову.

— Откуда ты знаешь, что тебе не надоест этот образ мыслей, как надоела я?

— Ты мне не надоела, — терпеливо ответил Лоренс. — И никогда не надоешь. Просто я принадлежу не тебе.

Она чуть выпрямилась и вытерла руками глаза.

— Не мне?..

— Да.

— А я вот вообще никому не принадлежу. — Джина вздохнула, встала и отвернулась. — Пожалуйста, уходи. Прямо сейчас. Пока я не смотрю.

Вечером она сидела в вестибюле психолога и смотрела из окна на крышу супермаркета, по которой барабанил дождь. Коричневая черепица блестела от влаги. Секретарь сказала, что у миссис Тейлор сегодня много посетителей, но Джина — неожиданно для самой себя — просила и умоляла, пока психолог не взяла трубку и не согласилась ее принять, но только на полчаса и в конце дня.

Джина оставила Софи записку, в клочки разорвала французскую брошюру и швырнула ее в мусорное ведро — к кожуре грейпфрута, гнилым салатным листьям и чайным пакетикам. Затем она поднялась к себе и приняла холодный душ, трясясь так сильно, что едва управилась с кранами горячей и холодной воды. После душа Джина завернулась в полотенце и лежала на полу ванной, дрожа и плача от отчаяния.

Там, на сером ковре, который выбрал Фергус, она пролежала около получаса. Сквозняк обдувал ее голые плечи — она этого не замечала. Когда Джина наконец поднялась, руки у нее были затекшие и бледные, а ноги посинели от холода. От вида накрашенных ногтей — «мои вишенки», как называл их Лоренс — ей стало дурно.

Одевалась она невероятно долго. Надела джинсы и зимний свитер — старый шерстяной свитер с высоким горлом. Ее руки, торчащие из рукавов, были похожи на старушечьи. Джина не стала краситься, даже в зеркало не посмотрела. Стоя к нему спиной, она медленно причесалась, затем надела красные балетки и отправилась на прием к психологу.

— Давно вас не видела, — сказала Диана Тейлор. Выглядела она здоровой и цветущей.

— Верно.

— Присаживайтесь. Где хотите. Вам вроде бы вот здесь нравится?

Джина опустилась на стул.

— Все рухнуло.

Диана молчала. У нее на коленях лежали блокнот и ручка, но она ничего не записала.

— Лоренс вернулся к жене. Сегодня. Сказал, что любит меня, но ее любит еще больше.

— Понятно.

— Все мужчины так говорят.

— Да. И большинство действительно так думают.

— Я осталась ни с чем. Когда ушел Фергус, у меня хотя бы были друзья. Я еще никогда не чувствовала себя такой одинокой.

Добрым, но нисколько не нежным голосом Диана произнесла:

— Очень жаль.

— А ведь я сделала это по вашему совету. — Джина оперлась на колени. — Вы думали, что мне это пойдет на пользу.

— Ошибаетесь…

— Нет! — настаивала Джина. — Нет! Вы сказали, что любовь поможет мне исцелиться!

Диана положила блокнот и ручку на стол.

— Да, вероятно, я так и говорила. И в целом это правда. Но вы нашли не ту любовь, которую смогли бы сохранить.

— Да что вы?! Просто скажите, что я получила по заслугам! Что я хотела украсть чужого мужа!

— Не мне вас судить…

Джина вскрикнула и откинулась на спинку стула.

— И потом, я не обещала вам чуда. Люди не желают сознавать, что из некоторых ситуаций нет выхода.

— Но вы-то мне говорили, что выход есть, что мы можем менять мир, делать его лучше, что у каждого есть силы построить новую жизнь…

— Вот это вряд ли.

— Значит, вы это подразумевали! Что я снова смогу стать счастливым человеком!

— Если вам проще винить меня…

— Да не хочу я вас винить! Просто вы должны отвечать за свои слова и понимать, к чему они порой приводят.

— Я всего лишь стараюсь показать людям, что они не беспомощны, — осторожно ответила Диана. — Что они могут найти счастье и без меня.

— А начинают пусть с поисков любви.

— Нет, я…

— Когда меня любят, я могу любить остальных. Когда я счастлива, то чувствую себя хорошим, достойным человеком. Разве это плохо?

— Я не вправе говорить, плохо это или хорошо…

Джина вскочила.

— Вот и напрасно!

Психолог тоже встала и спокойно посмотрела Джине в глаза.

— Зачем вы пришли?

— Вы знали, что со мной произойдет. Иначе и быть не могло.

Диана кивнула.

— Пора прекратить наши встречи! — яростно проговорила Джина.

Хилари стояла возле школы. Матерей там практически не было; мимо нее в Уиттингборн тянулась неровная вереница мальчиков и девочек. Здание школы больше походило на мрачный серый склад — неудивительно, что дети ходили с унылыми лицами и в такой невзрачной одежде.

Хилари ждала не Гаса. Их класс уехал в поход с учителем географии, и вернуться они должны были к вечеру. Она дожидалась Софи. Та уже давно не гостила в «Би-Хаусе», и Хилари с чувством усталого облегчения и вины все чаще думала, что необходимо с ней поговорить. Поэтому ока и стояла сейчас возле тонкого вишневого деревца ка вытоптанном газоне, глядя на школьные двери.

Ждать пришлось минут двадцать. Софи училась в шестом классе, а стало быть, могла носить не официальную форму, а некое ее подобие по собственному вкусу: очень короткую черную юбку, большой свободный свитер, почти доходивший до подола, черные колготки и тяжелые ботинки на толстой подошве. Ее подстриженные волосы закрывали половину лица, и еще на ней были круглые солнечные очки.