Энрико Франческини - Любовница президента, или Дама с Красной площади

— Ты смеешься надо мной?

Наташа клянется, что это действительно так. Она трижды крестится.

— Изучать все, что под землей, подземные ходы, тайные переходы, туннели и коридоры было моим единственным времяпрепровождением.

Но теперь, мне кажется, ей хочется жить на солнечном свету. И чувствовать себя свободной. Она больше не назначает мне тайных свиданий. Мы больше не встречаемся в ризнице у отца Серафима. Естественно, некоторые предосторожности мы все же соблюдаем. Не ходим ко мне домой, где дежурный милиционер у подъезда проверяет, кто входит и выходит, и докладывает в КГБ. Избегаем слишком людных мест. А когда мы у нее, то не говорим о Президенте, о политике, об ее страхах. Мы говорим о нас, о том, что мы любим, что нам нравится, спрашивая друг друга, что ты любишь больше — кино или театр? Море или горы? День или ночь? Толстого или Достоевского?

О Наташе я никому не рассказывал. У меня было искушение кое-чем поделиться со своим коллегой Руди, не пускаясь в подробности — сказать лишь, что я влюбился, но разве можно доверять подобные секреты такому неисправимому плейбою? Два-три раза хотел заговорить об этом со своим другом детства, с которым встретился после многих лет, парнем с громко звучащим именем — Стефано Бранкалеоне, владельцем транспортной фирмы, делающей большие дела с иностранцами, работающими в Москве, главным образом с итальянской колонией. Но едва открыв рот, испугался и переменил разговор. Говорить об этом с друзьями в Италии по телефону я также не рисковал. И тем более с коллегами по газете. Заведующий редакцией меня слишком хорошо знает, он чует, что меня что-то отвлекает, но не может понять, что именно. Каждый раз спрашивает, как я себя чувствую, как настроение, что поделываю, как живу, завел ли себе девушку? А я отвечаю, что девушек тут навалом, даже слишком много, все красивые и все на все согласны, так что заводить одну просто не в человеческих силах, это совершенно невозможно: если у тебя их меньше десятка, значит, ты не мужчина. Однако в конце концов я все же немножко откровенничаю. С одной русской — старушкой, живущей в запущенной квартирке, в которой царит беспорядок, полной пыли, каких-то бумажек, ненужных предметов и всевозможных продовольственных запасов, кроме тех, что ей действительно нужны.

Я познакомился с ней благодаря моей матери. За год до моего приезда в Москву мать совершила короткую поездку в Советский Союз. Она была уже серьезно больна и знала, что долго не протянет. Когда я ей сообщил о том, что меня, возможно, направят в Москву, она радовалась, как ребенок. Америка, где я проработал много лет, ей не нравилась, ее пугала мысль о том, что я всегда буду жить по ту сторону Атлантики. Россия же ее восхищала. Она очень хотела, чтобы меня перевели в Москву, надеясь, что, работая в Москве, я буду ближе к ней, нас не будет разделять океан, а всего лишь три часа лету. Однако перевод мой задерживался. Тогда она решила, что, пока у нее осталось немного сил, она поедет посмотреть на город, где будет работать ее сын, чтобы хотя бы представлять себе, как я там буду жить.

Она поехала с туристической группой «Итал-туриста». Готовилась к поездке тщательно, учила русский язык на курсах при обществе «Италия — СССР» в течение трех месяцев по два часа в неделю. В Москве их поселили в гостинице «Космос» — огромной, подавляющей своей величиной, далеко от центра. Выходы в город были строго регламентированы, только с гидом и со всей группой.

Но однажды мать ушла одна и взяла такси. Велела отвезти ее по адресу, где прежде помещалась редакция моей газеты, — на Кутузовский проспект. Вышла из машины, подошла к подъезду и остановилась перед ним. Внимательно оглядела здание — безобразное, абсолютно безликое, посмотрела на окна, на двор, милицейскую будку, видневшийся между крыш лоскут голубого неба. Она все хорошенько запечатлела в памяти и когда с блестящими от волнения глазами вновь села в такси, то рассказала водителю на своем корявом русском о причине этого странного визита. Тот ее понял. И предложил познакомить со своей матерью. Моя мать с радостью согласилась, и водитель повез ее в гости.

Обе женщины были примерно одного возраста. Обе пенсионерки. И та, и другая — бывшие учительницы. Они сели пить чай. И понравились друг другу. С тех пор русская старушка стала посылать по открытке каждый месяц. Мать умерла вскоре после моего назначения в Москву, я еле успел вернуться в Италию, в больницу, где она лежала, чтобы в последние часы жизни подержать ее руку в своей. Дома, в почтовом ящике, я нашел последнюю открытку, отправленную ее русской знакомой. Записал адрес отправительницы. И, вернувшись в Москву, поехал ее навестить.

Ее зовут Ольга Васильевна, фамилия — Григорьева. Она преподавала литературу в старших классах школы. Но, говорит, что если бы родилась снова, то стала бы астрологом или гадалкой на картах. Теперь карты и звезды увлекают ее куда больше, чем все книги, которые она читала в жизни и заставляла читать своих учеников.

Теперь у меня вошло в привычку пару раз в месяц проведывать ее. Я приношу ей коробку итальянского печенья, купленный на Центральном рынке мед, свежие фрукты. Сижу у нее полчасика — ровно столько, сколько продолжается чаепитие. Сказать по правде, мы не очень-то много с ней разговариваем, но мне кажется, что таким образом я отдаю дань памяти матери, и я полюбил эти визиты.

Я ей не говорю, кто такая Наташа. Рассказываю только, что повстречал женщину, в которую влюбился.

— Она русская? — спрашивает Ольга.

— Да, русская, — отвечаю.

— А она хорошая, любит тебя тоже?

— Думаю, что да.

— Ну что ж, — изрекает Ольга, — тогда все в порядке.

Мне кажется, она не в восторге. Но потом каждый раз, как я к ней прихожу, старушка спрашивает что-нибудь о Наташе, ее интересуют самые разные подробности. Задает какой-нибудь простой, невинный вопрос, наверно, что-нибудь в таком роде спрашивала бы и моя мать, если бы дожила: «Какого цвета у нее глаза? Она высокая? Или небольшого роста? У нее хорошая улыбка? Сколько ей лет?»

Ольга не удивляется, слыша, что Наташа на несколько лет старше меня. «Когда двое любят друг друга, — говорит она, — возраст не имеет никакого значения».

Да, так обычно говорят. Но действительно ли это так? Я-то знаю, что ощущаю: для меня возраст Наташи — один из элементов ее очарования. Но не знаю, что испытывает она, любя мужчину младше себя. А главное — что испытывала, когда любила человека, много старше, чем она. Неужели разница в двадцать лет в возрасте между нею и Президентом никогда не давала себя почувствовать?

Когда я спрашиваю ее об этом, Наташа отвечает даже со слишком большой готовностью. Возраст для нее не играл абсолютно никакой роли. Может быть, она пыталась найти в нем второго отца, так как от своего была далека. Во всяком случае, говорит она, Президент всегда был обаятельным мужчиной и в него легко было влюбиться. В молодости он был очень красив, не высокий, но с лицом, как у американского киноактера. Остроумный, любезный, непьющий, никогда не сквернословил, не насмехался ни над религией, ни над партийной моралью, как это все делают в домашней обстановке. Такого человека нелегко сыскать в Советском Союзе.