Энрико Франческини - Любовница президента, или Дама с Красной площади

— И первый, кто верил, был он сам.

— Да. Когда он начинал говорить о коммунизме, то не мог остановиться. Эти его речи я выучила наизусть, запомнила слово в слово. «Как можно заявлять, что семьдесят лет нашей истории надо полностью перечеркнуть, похоронить и забыть? Это было бы все равно, что утверждать, что мы больше не существуем. Неужели мы хотим окончательно осудить Ленина, Революцию, индустриализацию, победу над фашизмом? Лучше постараемся понять Ленина, большевиков. В своем подавляющем большинстве все они хотели лишь одного: изменить мир к лучшему и притом немедленно. Боролись за создание общества без рабов и без хозяев. Наша страна была страной темных, неграмотных, нищих крестьян, страной без дорог, удобных жилищ, больниц, школ, практически без законов. И за несколько десятков лет превратилась в одну из двух сверхдержав на нашей планете. Она дала всем, сотням миллионов, крышу над головой, работу, образование. Я первый осуждаю Сталина, но благодаря Сталину в столь короткий срок мы сумели пройти путь от плуга до атомной бомбы. И он одержал победу в такой ужасной войне. Америка во Второй мировой войне потеряла всего несколько сот тысяч человек. У нас погибло двадцать миллионов. Каждая семья кого-то потеряла, в каждый дом кто-то не вернулся. Им хотелось бы, чтобы мы были все на одно лицо: или все коммунисты, или все демократы в западном духе; чтобы были либо европейцами, либо замкнулись в своем полумонгольском русском своеобразии… Но мы же не татары и не немцы, как им это объяснить?»

Когда я дома один, то часто любуюсь из окна виднеющимся вдали Кремлем с подсвеченными прожекторами куполами его церквей. Напрягая зрение, иногда удается разглядеть также красный флаг, развевающийся на крыше дворца. А под флагом находится кабинет Президента. Я спрашиваю себя, там ли он сейчас и о чем думает. Сидит ли за письменным столом или встал, подошел к окну и смотрит вдаль, на город, так, как смотрю туда я.

Раскрываю наугад тетрадь, в которую записываю признания Наташи. Читаю несколько фраз.

«Кто знает, может, он оплакивает то время, когда мы с ним познакомились, когда он уже обладал властью, но только в одной небольшой провинции огромной империи, и мы могли с ним гулять в парках, где нас никто не узнавал, никто нам не мешал… Особенно хорошо было зимой, когда все вокруг было белым-бело, словно все куда-то исчезало. Он спрашивал: «Видишь? Чувствуешь? Это вечность, это Россия». И в нас не было сомнений, и мы не ощущали необходимости менять все вокруг…»

Теперь Наташа с большим интересом следит за тем, как идет перестройка. Покупает газеты, за всем следит, просит рассказать, что пишу я в своих корреспонденциях, как на происходящее реагирует мировая печать. При каждом новом затруднении Президента, при каждой атаке его противников у нее с новой силой возникает страх за свою жизнь. Боится, что кто-то, из одного или другого лагеря решит, что настал момент ее уничтожить или же похитить и заставить говорить. Поэтому-то она и искала прикрытия, защиты. Таким щитом должен был явиться журналист, который мог бы поведать всему миру кремлевскую тайну. И этот журналист я.

Однажды я уговорил ее прийти ко мне. Мы встречаемся в Китай-городе, в десять часов вечера, после того, как я заканчиваю работу в редакции. Она едет следом за мной на своих «жигулях». Паркует машину подальше от моего двора — этого гетто для иностранцев, пересаживается в мою машину и мы входим в подъезд, как муж и жена. Дежурящий у дома милиционер нас видит, но наверняка не может ее узнать, а кроме того, мне теперь уже на все наплевать. Приготавливаю простой ужин на итальянский манер — спагетти с помидорами и базиликом, легкое красное вино. Проводим приятнейший вечер, без разговоров о Президенте, без политических споров, не опасаясь шантажа.

Однако часа в два ночи Наташа настаивает на том, что ей необходимо вернуться домой. Говорит, что вне дома ей не заснуть. Просит извинить, заверяя, что со временем привыкнет. Я провожаю ее на улицу и она идет туда, где поставила машину. Пусть милиция думает, что я приводил проститутку. Ничего не поделаешь. Решаю прогуляться, сон все равно прошел. Свернув за угол, успеваю заметить отъезжающую машину Наташи. Через десять секунд в том же направлении, как стрела, проносится длинный черный лимузин. «Чайка» или «ЗИЛ»? Такие автомобили только у членов Политбюро. Я не успел хорошенько разглядеть машину. Если это «ЗИЛ», что он делал в такое время возле моего дома?

Звоню Наташе по телефону. Хочу узнать, вернулась ли она домой. Она снимает трубку после второго звонка. Успокаивает меня, говорит, что все в порядке, вновь просит извинить за неожиданный уход, желает спокойной ночи.

Но наутро в редакции меня вновь охватывает беспокойство. Николай держит в руках письмо. Он его вскрыл, как всегда делает с русской корреспонденцией, обычно ненужной, которую мы бросаем в мусорную корзину. Но тут дело, наверно, серьезное, потому что он откладывает начатый бутерброд.

Письмо адресовано мне. На конверте внизу имеется также адрес отправителя: Гоголевский бульвар, 12/11. Группа ПД.

Текст написан от руки, внутри конверта свернутый пополам листок, на нем печатными буквами, по-русски:

«Господин корреспондент! Мы тебя предупреждали, что ты должен немедленно возвратиться в свою Италию. Ты этого не сделал. И более того — продолжаешь поступать по-своему. Поэтому наша группа ПД приняла решение отрезать тебе яйца и засунуть их тебе в рот. После чего мы отрежем также и твою глупую башку и пошлем ее редактору твоей газеты. Теперь ты получил последнее предупреждение.

Группа ПД».

Наверно, я побледнел, потому что Николай хлопает меня по плечу и говорит:

— Наверно, какой-нибудь сумасшедший, у нас их полно, это единственный товар, имеющийся в нашей стране в изобилии.

Однако иногда случается, что сумасшедшие вовсе не шутят. Я ему не говорю, что это анонимное письмо — совершенно явная и конкретная угроза: если я не перестану видеться с Наташей, то рискую и в самом деле кончить с яйцами во рту в виде почтовой посылки, отправленной моему главному. Едем с моим шофером проверить адрес отправителя. На Гоголевском бульваре 12/11, как и можно было предполагать, ничего не находим: только пустырь, на котором стоял недавно снесенный дом.

Звоню в Министерство иностранных дел чиновнику, занимающемуся итальянскими журналистами. Он приглашает приехать к нему. К сожалению, говорит он, сейчас что только не происходит. Обещает предупредить милицию, которая начнет расследование и, если будут результаты, сообщит о них в КГБ. Я передаю ему анонимное письмо. Заполняю анкетку: имя, фамилия, профессия, сколько времени нахожусь в Москве, от какой газеты. Причина обращения в милицию. Излагаю, что произошло. Добавляю, что в русской печати переводятся и публикуются мои статьи, так же, как и многих других иностранных корреспондентов: возможно, я задел какую-то экстремистскую группку, которая теперь хочет отомстить и посылает анонимные письма с угрозами.