Мейвис Чик - Любовник тетушки Маргарет

Хотя по окончании церемонии участникам снова предложили херес и печенье, я задержалась лишь на несколько минут, как требовали правила приличия. Прежде чем покинуть дом, подошла к инвалидному креслу и «похлопала его по плечу», пожелав обрести хозяина, с которым оно не заскучает.

— Она передала его благотворительному фонду помощи художникам. Вполне уместно, — кисло сообщила Линда.

— У нее была масса замечательных идей, — сказала я. — Мне ее будет очень не хватать.

— Как вы думаете, сколько стоит ваш Пикассо? — спросила она как бы невзначай.

Оценочный реестр лежал у меня в сумке, но я не стала его вынимать.

— Немало, — ответила я и почувствовала, как вдруг перехватило дыхание, — впервые я по-настоящему осознала всю тяжесть утраты друга и покровительницы.

У Линды посуровел взгляд, словно она приняла решение открыто выйти на тропу войны.

— Мы очень любили друг друга, — добавила я.

— Оно и видно, — не сдержалась Линда и резко отвернулась.

Я пошла попрощаться с Джулиусом.

— Значит, Пикассо? — хмыкнул он, пожимая мне руку. — Всегда терпеть его не мог. А мама вас очень любила. Думаю, она хотела, чтобы я родился девочкой. — Джулиус произнес это с тоской, и я подумала, что он скорее всего прав.

— Что вы собираетесь делать с коллекцией?

— Посоветуюсь с Рисом Фишером. Возможно, мы продадим лучшие картины, остальное, разумеется, сохраним для мальчиков. — Мы одновременно посмотрели в тот угол, где «мальчики» мутузили друг друга: один пытался засунуть печенье за шиворот другому. — Надеюсь, и положенное время они научатся ценить искусство, — со вздохом предположил Джулиус.

— Вот что я всегда обожала. — Я указала на Матисса.

— Да, — согласился Джулиус, — портрет очень мил. По крайней мере лицо на нем изображено безо всяких искажений, и художник… — он, прищурившись, прочел имя, — Матисс… слава Богу, не пририсовал девочке три носа.

— Она очаровательна, — сказала я и почувствовала, что действительно готова расплакаться.

— Маме ведь было восемьдесят три года, знаете ли. Она прожила гораздо дольше, чем пророчили доктора.

— Это искусство ей помогло. — Я вспомнила замечание миссис Мортимер об Эмерсоне. — Страсть продлевает жизнь.

Джулиус печально улыбнулся:

— Тогда я, наверное, проживу недолго. — Его взгляд исполнился грусти, глаза чуть заблестели. — Что вы собираетесь себе купить на эти наличные? — Он скользнул взглядом по моим ногам. Блеск в глазах стал ярче. — Что-нибудь короткое?

Мне явно пора было прощаться.

Я брела по газону вдоль Стрэнда. К вечеру стало прохладно и свежо от прошедшего дождика. Людей на улице было немного — настоящее весеннее тепло, а следовательно, и время посещения пабов, еще не подошло. Меня это устраивало. На ходу я тихо плакала крупными, неудержимыми слезами — лучший способ поплакать, — плакала без определенного повода, просто предаваясь тихой печали. К тому времени, когда я дошла до Кью-бридж, слезы высохли, я чувствовала себя опустошенной, как комната, из которой вынесли мебель, освободив место для новых вещей, но больше не напоминала себе тот неизменный кукольный домик с витрины. Я позволила своим мыслям свободно чередоваться в голове в такт шагам. За шутливыми словами миссис Мортимер скрывалось весьма разумное послание. Остановившись, я наклонилась и чуть приподняла подол, чтобы удостовериться в справедливости ее комплимента. Мимо проходила пара, прогуливавшаяся с собакой. Я подняла голову. Мой взгляд встретился со взглядом женщины — холодным и взглядом мужчины — восхищенным. Я двинулась дальше, мои мысли стали более серьезными.

Что составляло теперь мою жизнь? Мастерская. Это, так сказать, кровеносная система моего существования — бизнес. И ток крови в ней, как я вдруг осознала, весьма слаб. Конечно, была еще Саския, но она — в том числе и в буквальном смысле слова — уже отправилась в самостоятельное плавание, стала сама себе рулевым и более не нуждалась в моих интенсивных заботах. Еще у меня имелись друзья. Джилл с Дэвидом, Верити, Колин — самые близкие. Но у всех у них так или иначе были партнеры. У Джилл — Дэвид. У Верити — новый знакомый, который дарил ей цветы, готовил для нее еду и умел чинить пробки. У Колина — сонмы поклонниц, которые так и висли на нем. Он утверждал, будто приходит ко мне, чтобы от них отдохнуть. Остальные — это всего лишь приятели: сходить в театр, поужинать, пообедать вместе… Миссис Мортимер больше не было. Саския уехала. А я осталась. Осталась с парой хороших ног, почти полным отсутствием седины в волосах и — тут я остановилась, чувствуя, как бьется сердце, — деньгами! Эти гнусноватые офорты были способны обеспечить надежное будущее, и неожиданно они оказались моими, я могла в любое время обменять их на кругленькую сумму — достаточную, чтобы мои нынешние сбережения показались по сравнению с ней горсткой мелочи. Теперь я могла предпринять нечто радикальное. Если захочу немного «оторваться». Вдруг я вспомнила о существовании Роджера.

А следом пришла другая мысль: нет стимула. Ничего, что заставило бы сердце трепетать, что волновало бы кровь и для чего захотелось бы купить суперувеличивающую объем ресниц тушь. Тут же, на берегу реки, над которой кружили чайки, по которой скользили лодки и которая уносила прочь из-под ног обломки моего кораблекрушения, я решила действовать. Овидий утверждает, что реки всегда оказывают на душу такое влияние, потому что текущей воде все ведомо о любви. И поскольку Овидиево определение любви в целом более широкое, чем большинство других, я восприняла это как знак. Вот что я сделаю, вот лучшее, что можно предпринять в моих весьма благоприятных обстоятельствах: я заведу любовника. Любовника. Не спутника жизни, которому каждое утро в семь часов требуется свежая пара носков, который будет карабкаться на мою стремянку, чтобы закрепить занавеску, а настоящего любовника. Только розы — никаких шипов. Памятуя о неизбежном, судя по всему, разочаровании — что там Грязнуля Джоан говорила насчет постельных радостей? — любовника следует взять на один год. Вполне достаточный, можно сказать, идеальный срок.

Подобные соображения не пришли бы мне в голову, не имей я в запасе офортов Пикассо. Благодаря им я могла позволить себе взять годичный неоплаченный отпуск и беззаботно промотать свои сбережения — или по крайней мере ту их часть, какую сочту разумной. А мистер Спитери как-нибудь справится с помощью Джоан и Рэга, в крайнем случае определит им на время в подмогу своего никчемного сына, он ведь всегда этого хотел. В том, что смогу вернуться к этой работе через год, я не сомневалась. А если нет? Ну что ж, спасибо Пикассо за этот выброс творческой энергии — выживу. Пусть теперь другие немного поволнуются. А я побалую себя хорошим винцом и шелковым бельишком. И кому от этого будет плохо? Кого это вообще касается, кроме меня? Нет необходимости ставить об этом в известность даже Сасси. Пожалуй, действительно лучше ей ничего не говорить. Судя по ее реплике в адрес тех немолодых влюбленных, она только разволнуется, еще, чего доброго, испугается, что мы можем выпасть откуда-нибудь из окна в момент физической близости.