Анна Берсенева - Лучшие годы Риты

Только ступни, ладони и лоб были у нее холодными. А сама она, вся она, пылала под полотняной сорочкой. Может, у нее даже температура поднялась.

Но об этом он уже не думал. Он вообще перестал думать – отдался своему желанию, как Маша отдалась ему. Может, долгое скитание по больницам было тому причиной. Или ее бледность, или поспешная готовность прильнуть к нему, обхватить за шею, или потускневшие эти пружинки на ее висках. Да не все ли равно! Он набросился на Машу как голодный, как жаждущий, ему самому незнаком был человек, который вздрагивал в ней, сдавливал ее плечи руками и бедра коленями.

– Как… мне с тобой… здорово!.. – проговорила она.

Он почти не слышал ее слов, коротко ударяющих ему в грудь. Они не имели значения. Ничто не имело значения – так он думал тогда, если можно было хотя бы отдаленно считать мыслями то, что металось у него внутри.

Маша замерла и прижалась снизу, прислушиваясь к глухому рокоту, затихающему в нем.

– Тебе тоже было хорошо, – сказала она наконец.

– Да, – подтвердил Митя.

Теперь ему было только стыдно. Но что же – обратно эту пленку не отмотаешь.

Он торопливо поцеловал ее и сел, отвернувшись.

– О-ой… – вдруг простонала она. – Опя-ять!..

Она дернулась, попыталась вскочить, но не смогла, только голову успела с кровати свесить – и ее просто наизнанку вывернуло.

– Не надо было… бульон… – всхлипывала Маша. – О-ох, да сколько же это будет длиться…

Митя и хотел бы ей помочь, но как, чем? Он мог только отнести ее в ванную, это и сделал.

Она плакала, сидя в ванне, а он поливал ее из душа.

– Гель… дай мне, пожалуйста, – попросила она.

Маша вылила на себя весь флакон – Митя догадался, что она хочет не только вымыться, но и перебить кислый, тухлый запах.

Пока она мылась, он убрал в комнате, вернулся, облил ее из душа последний раз, вынул из ванны, снял с крючка и набросил на нее полотенце, которое показалось ему побольше.

Лицо у нее было как из белой свечки вырезанное. В постели, на белой подушке оно казалось лицом умирающей.

«Может, позвонить? – подумал Митя. – Ее вообще в реанимацию надо, может».

Его взяла досада, и он не смог ее сдержать.

– Зачем вот ты это сделала? – выплескивая свою досаду, сказал он.

– Это само вышло… – пробормотала Маша. – Спазмы начались, и…

– Да не рвота! Таблеток наглоталась зачем?

– Тоже само, – вздохнула она.

Вот и говори с такой!

– Меня охватило отчаяние, – виновато произнесла Маша. – Такое острое сознание своей нелепости. Я ведь правда никому не нужна. Ну, маме, да. Ей даже слишком. Но ведь больше никому! Я пыталась… Веганы очень друг друга поддерживают вообще-то, но от меня и они отшатывались. Про школу даже не говорю, вспоминать неохота. А когда это раз за разом повторяется в различных сообществах, то нельзя не задуматься. Тем более на психфаке учат структурировать саморефлексию. И когда задумаешься, то понимаешь, что дело только в тебе. А с собой что же можно сделать? Вот потому…

Митя хотел сказать, что с собой много чего можно сделать, что наглотаться таблеток – один из самых глупых вариантов… Но ничего говорить не стал. Раз Маша думала об этом, то наверняка и сама все это себе уже говорила, вряд ли ей необходимо услышать это в очередной раз со стороны, и именно от него, и после того, что произошло между ними сейчас.

Но как же нелепо это произошло!.. Он с радостью сбежал бы отсюда без оглядки. Однако понятно было, что это невозможно.

– Ты поспала бы, – сказал Митя.

– Не могу, – вздохнула Маша.

– Почему?

– Ты не уйдешь?

Наверное, желание сбежать было написано у него на лбу.

– Не уйду, – сказал Митя.

И, чтобы она не сомневалась, лег рядом с нею.

– Тогда я правда усну… – пробормотала Маша. – Такая слабость…

Она закрыла глаза раньше, чем проговорила фразу до конца. Ее плечо касалось Митиного, он слышал прерывистое ее дыхание… И сам не заметил, как заснул.

Митя проснулся оттого, что в глаза ему ударил свет. Он сел на кровати, озираясь и не понимая, где находится. В комнате было темно. В дверях, в освещенном из коридора проеме, стояла Машина мать. Он сообразил, что уже вечер и она вернулась с работы.

– Извините… – пробормотал Митя.

Он вскочил, бросился к двери. Маша пошевелилась, тоненько всхлипнула, но не проснулась.

Ольга Никифоровна ожидала в прихожей. Она не выглядела ни испуганной, ни смущенной.

– Рвота была? – врачебным тоном спросила она.

– Да, – кивнул Митя. – Но давно уже. Еще светло было. Она с тех пор спит.

Это он произнес коротко, будто отчитываясь. И надел ботинки, снял с вешалки куртку.

– Спасибо, что побыли с ней, – сказала Ольга Никифоровна.

– Пожалуйста, – буркнул Митя. – До свидания.

Он выскочил на лестницу и, не дожидаясь лифта, побежал вниз. Никогда он не оказывался в таком идиотском положении! Мать застала его в постели со своей дочерью. Но ведь его просто сон сморил! А перед сном? Вот именно… Да она же сама попросила его с Машей побыть! А обо всем остальном? Совершенно не просила.

Всю дорогу до общежития Мите казалось, что он не расстояние от Машиного дома обратно отматывает, а выдергивает ноги из какой-то вязкой массы. И ног у него при этом – как у сороконожки.

«Точно она нелепая! – понимая, что злиться на Машу ему нечего, на себя злиться надо, думал он. – Потому так и вышло… Да все равно, почему! Главное, кончилось».

Но отсвет стыда оставался в нем, как он себя ни уговаривал.

Митя открыл дверь своей комнаты и увидел Антона.

– Где ты ходишь? – сказал тот. – Мы за тобой в санаторий приехали – только что выписался, говорят. А в общаге нету.

– Ты с утра, что ли, меня здесь караулишь? – удивился Митя.

Вид Антона подействовал на него как глоток свежего воздуха. Это всегда так бывало. По типу воздействия Антон был полной противоположностью Маше. Воспоминание о ней мгновенно смылось волной здравого смысла, идущей от него.

– Ага. Половину Фрэзера уже прочитал. – Антон кивнул на толстую книгу, лежащую перед ним на столе. Он сам же и привез ее Мите в санаторий, сказал, что ему интересно будет, и действительно оказалось интересно. – Ты как, сильно устал?

– Вообще не устал, – пожал плечами Митя.

Ощущение вязкой нелепости этого дня в самом деле не называлось усталостью.

– Тогда поехали к нам. Отец с тобой поговорить хочет. Это срочно.

О чем хочет с ним поговорить Иван Савельевич, Митя спрашивать не стал.

Пока стояли у обочины, пытаясь поймать машину, пока ехали, Митю не оставляло предчувствие чего-то значительного. Важное и новое начиналось в его жизни. Оно, это новое, могло оказаться ошеломляющим, могло переменить все, к чему он успел привыкнуть и на что настроился в будущем. Но все равно ему хотелось такой перемены.