Эмма Скотт - Дотянуться до звёзд [litres]

– Это ты еще никогда не жил с ней в одной квартире, – фыркнул я. – Пол, наверное, просто мазохист.

– Или она ему по-настоящему нравится, – заметил Коннор. – Твоя мать довольно привлекательная, знаешь ли. И ты, кстати, тоже симпатичный, если не строишь из себя морального урода. – Коннор ущипнул меня за щеку. – Уэстон, ты милый, красивый мальчик. Ты заполучил бы всех девчонок в округе, если бы почаще улыбался.

Я засмеялся и оттолкнул его руку.

– А ты со своими красивыми зубками вообще молчи.

Он подвез меня до парковки возле стадиона, где я утром оставил машину. Прежде чем я успел выйти из автомобиля, Коннор заглушил мотор и повернулся ко мне.

– Слушай, я знаю, что ты не хочешь этого слышать, но если тебе нужна помощь с оплатой следующего года обучения…

– Забудь.

– Мои родители могут тебе помочь. Они хотят помочь.

– Я сам разберусь, Коннор.

– Это же такая мелочь…

– Для меня это не мелочь, ясно? Я и так достаточно от тебя получаю. Мне нужно учиться жить самостоятельно и заботиться о Ма самому.

– Как? Пойдешь в армию?

– Если придется.

Коннор покачал головой и надул щеки.

– Ты, конечно, умный засранец, Уэс, но иногда ты просто невероятный тупица.

– Как это?

– Ты действительно считаешь, что я только даю и ничего от тебя не получаю? Ты пишешь за меня эти долбаные работы. Ты помог мне сдать вступительные экзамены. Черт, да я учусь здесь только из-за тебя.

– Неправда.

– Правда, так что ты тупишь на ровном месте. Ты сам не понимаешь, насколько ты талантлив. С твоими мозгами и… черт возьми, душой специализироваться на экономике? Почему бы тебе не написать книгу? Почему ты не относишься к соревнованиям по бегу серьезно? Может быть, мне пока не хватает смелости, чтобы открыть спортбар, но я, по крайней мере, знаю, чего хочу.

– Чего это ты вдруг?

Коннор пожал плечами, его самоуверенная улыбка исчезла.

– Сам не знаю. День благодарения. Думаю, мне нужно собрать волю в кулак и броситься в бой с родителями, хотя они сюсюкают с тобой, непонятно почему.

– Они со мной не сюсюкают.

– Вы с Отем – мое секретное оружие. Однако она еще не обещала прийти. – Он вздохнул. – Мне еще придется с ней намучиться. Будет чудом, если мы вообще дотянем до Дня благодарения.

Я поерзал на сиденье, рассматривая свои ободранные руки.

– Тебе не придется мучиться с Отем, она тебя любит. То, что ты сделал для нее вчера вечером, дорогого стоит.

Коннор усмехнулся, у него стало такое выражение лица, какого я еще ни разу у него не видел.

– Это просто деньги.

Я хотел было возразить, но он меня перебил.

– Я знаю, что это ты написал ей те сообщения, Уэс.

Я замер.

– Я…

– Ты же сказал, что не будешь мне больше помогать, и вдруг помог. Почему?

– Не знаю, – ответил я. – Я не мог уснуть. Услышал, что твой телефон загудел. В итоге ты выглядишь хорошо в ее глазах, а она счастлива. Двойная польза.

Коннор кивнул, очевидно, посчитав мое объяснение исчерпывающим.

– Знаешь… Мне и в голову не пришло, что нужно с ней списаться. Она мне нравится, но я об этом не подумал, а ты подумал. – Он посмотрел на меня. – Значит ли это, что ты снова мне помогаешь?

– Полагаю, да. Если я тебе нужен.

«Если я нужен ей. Она заслуживает счастья».

– То есть… тебе не нужна моя помощь, ты и так справляешься. Тебе просто нужно…

– Выложиться по полной? – спросил Коннор и горестно усмехнулся. – Давай уезжай отсюда, пока твою колымагу не отогнали на свалку.

Я кивнул.

– Ага, ладно. Увидимся дома.

– Увидимся.

Я вылез из спортивной машины Коннора, стоившей каких-то восемьдесят тысяч долларов, и сел в свою колымагу.

Никогда еще контраст между нашими жизнями так не бросался в глаза. Коннор ошибался – порой деньги имеют огромное значение. Порой наличие или отсутствие денег решает, будешь ли ты наблюдать, как твоя любимая девушка волнуется за отца, или купишь ей билет на самолет, чтобы она могла быть рядом с ним.

Я повернул ключ в замке зажигания, но мотор не отреагировал.

Я опустил голову на руль и прижался к нему лбом, вновь чувствуя себя так, словно падаю на стадионе, под взглядами сотен людей. Падаю, и мне не хочется подниматься.

Автомобиль Коннора все еще стоял на парковке. Возможно, Коннор и не сообразил позвонить Отем, когда ей требовалась поддержка, но он ни разу не пропустил мои выступления. Он никогда не бросал меня одного на День благодарения. И он все не уезжал с парковки – ждал, что я заведу мотор.

«Он тоже заслуживает счастья».

Коннор улыбнулся, помахал мне рукой и подвез до дома.

Отем

Я сидела в комнате ожидания рядом с реанимацией, опустив голову на плечо брата. С другой стороны от меня сидела мать, сцепив руки на коленях. Рыжие волосы мамы поседели на висках, лицо, неизменно румяное, осунулось от тревоги, она словно постарела лет на десять.

Мой отец любил повторять, что если он – горючее, на котором работает мотор нашей семьи, но Линетт Колдуэлл – это механизм, на котором все держится. С самого своего приезда я ни разу не видела у мамы ни слезинки. Ее синие глаза смотрели твердо, оставаясь сухими. И она ни на секунду не заснула, бдительно наблюдала, как снуют туда-сюда медсестры. Я унаследовала мамины рыжие волосы и прагматизм, а от папы мне достались трудолюбие и мягкосердечие.

«Папино сердце едва не остановилось».

Врач сказал, что у папы была почти полная блокада сердца, и чудо, что он еще жив. И все же отец жив, и я вот-вот смогу его увидеть – благодаря Кон-нору.

Я закрыла глаза и поудобнее устроила голову у Трэвиса на плече. Мой восемнадцатилетний брат был почти полной копией папы, унаследовав его внешность, доброту и трудолюбие. Однако мама говорила, что у Трэвиса такой ветер в голове, что просто удивительно, как это он еще не улетел. Жизнь фермера ему нравилась; любовь к земле у него в крови. В детстве он проводил теплые летние вечера в гамаке, висевшем во дворе, пил лимонад и наблюдал за светлячками, а я сидела за столом на крыльце в обнимку с учебниками.

Я мечтала поступить в колледж и отправиться в большой мир. Трэвис чувствовал, что весь мир сосредоточен на нашем дворе.

В коридор вышла медсестра и направилась к нам, так что мы все разом выпрямились.

– Можете его навестить, – сказала она.

Мы пошли за ней по коридору, к реанимации. Дойдя до палаты 2014, медсестра открыла дверь. У меня на глаза мгновенно навернулись слезы. Если мама постарела на десять лет, тот папа – на все двадцать. Его загорелое, обветренное лицо осунулось и побледнело, щеки ввалились. Когда я видела его в последний раз, летом, его волосы были цвета соли с перцем, теперь же он полностью поседел, и его голова на подушке казалась совсем маленькой. Весь он словно съежился, лежал, облепленный трубками и проводами, окруженный машинами, которые помогали ему дышать.