Ольга Арнольд - Сезон любви на Дельфиньем озере

Пока мы были просто влюбленными, это все было прекрасно. Трудности начались позже, когда мы стали жить вместе. Сергей, как выяснилось сразу же после свадьбы, принадлежал к той породе людей, для которой ценность имеет лишь то, чего надо добиваться; получив меня в свое распоряжение, он немедленно потерял ко мне всякий интерес. Он мог не спать со мной неделями — ему это не было нужно, зато, внезапно проникшись страстью, требовал, чтобы я принадлежала ему чуть ли не у всех на виду. В течение дня у него много раз могло совершенно беспричинно меняться настроение, и он часто кричал на меня безо всякой причины. К тому же, когда у него было слишком хорошее или слишком плохое настроение, он нередко прибегал к допингу в виде алкоголя, а так как он был человеком крайностей, то я видела его под кайфом часто. Словом, Сергей оказался законченным психопатом.

Я очень быстро поняла, что нам придется расстаться, но медлила с окончательным решением.

В свои хорошие минуты он был так обаятелен! Последней каплей было то, что он принялся меня дрессировать, точно так же, как дрессировал своих морских львов. Если бы еще он занимался этим делом наедине со мной, но он предпочитал вырабатывать у меня условные рефлексы на публике. Это было ужасно! Тем же самым уверенным тоном, что и на представлении, теми же самыми отточенными жестами он отсылал меня на кухню — при гостях, наших же тренерах, которые, между прочим, куда в большей степени были моими друзьями, нежели его. То ли он таким образом вымещал на мне свои комплексы, то ли таково было его представление о роли жены, я так и не поняла, да это меня уже и не интересовало. Тогда же я узнала, что он мне изменяет — от случая к случаю, с малознакомыми девицами. Это, конечно, было несерьезно, и не был он сексуально озабочен, секс вообще у него всегда стоял далеко не на первом месте — более всего на свете он стремился к признанию и славе. Просто девицы им восхищались, а я уже нет. Я ушла.

Я ушла… Как это просто сказать и как трудно было на самом деле выполнить! Какие сцены он устраивал, через какие скандалы мне пришлось пройти! Он совершенно искренне не понимал, почему я хочу с ним расстаться, — ведь мы же любим друг друга! Потом он решил, что я ухожу не в пустое пространство, а к кому-то другому, и замучил меня ревностью.

Никаких девиц уже не было и в помине, я была единственной, замечательной, неподражаемой. Много раз он грозил покончить с собой и один раз даже пытался это сделать: наглотался успокоительных таблеток, которые достал по украденному у Вики рецепту. Правда, обошлось без «скорой помощи» и института Склифосовского — я справилась с ним сама. В тот вечер я появилась дома раньше, чем он рассчитывал (а может быть, именно тогда, когда он рассчитывал), и он еще не успел заснуть как следует. Проконсультировавшись по телефону с Никой (сначала я позвонила Вике, которой чаще приходилось иметь дело с подобными случаями, но той не было дома), я хорошенько его потрясла за плечи, вызвала у него рвоту, влив в него чуть ли не насильно два литра соленой воды, а затем, отхлестав его по щекам, отпаивала всю ночь напролет кофе, не давая ему уснуть. Периодически еще я отпускала ему пощечины — уже не потому, что боялась, что он уснет и не проснется, а для собственного успокоения.

Этим поступком Сергей достиг совсем не того, чего добивался: на следующий же день я поняла, что он вне опасности, собрала свои вещи и уехала к бабушке на противоположный конец Москвы. Он примчался ко мне в тот же вечер и умолял вернуться, но вынужден был убраться несолоно хлебавши: я не пустила его дальше кухни бабушкиной однокомнатной квартиры в хрущобе.

До развода он еще здорово потрепал мне нервы, и если бы у меня была чуть хуже память, я бы, возможно, и помирилась с ним — так он был убедителен в своих заверениях, что отныне между нами все пойдет хорошо. Но память у меня прекрасная, на характер я тоже не жалуюсь (на него, скорее, жалуются окружающие), и я не сдалась, несмотря ни на его мольбы, ни на свои собственные предательские чувства — разумом я прекрасно понимала всю бесперспективность нашей дальнейшей совместной жизни, но никак не могла побороть свою несчастную к нему склонность. Тем не менее я настояла на разводе.

Сразу же после развода я ушла из дельфинария: работать рядом с Сергеем казалось мне немыслимым. Слава Богу, у меня был выбор, чем заняться: в юности я была не просто профессиональной спортсменкой, но и умудрилась поступить в Институт физкультуры. Уже бросив большой спорт, я получила высшее образование, причем очень неплохое — ведь я окончила Ленинградский институт физкультуры имени Лесгафта, а не какой-нибудь заштатный вуз с детсадовской программой для членов сборных команд. Поэтому я умею не только обращаться с аквалангом, но и кое-что еще. Я могла бы работать учителем физкультуры (на что никогда в жизни не соглашусь) или тренером по плаванию, и в течение полугода я действительно учила плавать детишек в спортивной школе.

Но у меня была еще одна специальность, и я остановилась в конце концов именно на ней. Факультативно в институте нас обучали массажу, и мне это занятие оказалось по душе — и по рукам. У меня сильные, хоть и небольшие кисти и чувствительные пальцы, так что я стала профессиональной массажисткой и не жалею об этом. Сначала я занималась спортивным массажем, но вот уже четыре года работаю в специализированной физиотерапевтической клинике вместе с иглотерапевтами, и ставить на ноги больных людей мне нравится. Меньше, конечно, чем работать в дельфинарии, но дельфины — это экзотика, а больные — обычная жизнь.

И вот после такого большого перерыва — целых шесть лет! — я снова в Ашуко. И вроде бы ничего не изменилось. Точно так же море подмывает скалы, теми же влюбленными глазами смотрит на меня Сережа, откидывая небрежным жестом со лба прядь черных влажных волос. Только на соленом озере — теперь официально Дельфиньем — вместо армейских палаток стоят домики, а вместо деревянных скамеек для публики построены настоящие трибуны, ряды цементных высоких ступеней с деревянными сиденьями поднимаются амфитеатром.

Сергей достал откуда-то хрустальные бокалы — настоящий хрусталь, который так не гармонировал с консервными банками и разложенными на старой газете ломтями хлеба, — извлек из холодильника пару помидоров и несколько персиков, открыл бутылку — тихо, почти без хлопка — и разлил дымящееся «Абрау-Дюрсо».

— За нас, Татьяна!

С ним это всегда так: «За нас». Все эти шесть лет он уговаривал меня к нему возвратиться. Совершенно не важно, что у него за этот период перебывало множество баб, что у коллеги из другого дельфинария он отбил жену, что не раз до меня доходили слухи, что он собирается жениться… Как только он видит меня, то вспоминает, что я — та вещь, которая ему когда-то принадлежала, а теперь нет. Как ему хочется меня вернуть!