Вероника Мелан - Веста

Вернулась.

И, кажется, впервые за все это время по-настоящему выдыхала напряжение, которое правило мной долгие двенадцать месяцев. Будто не Веста, а тень, вечный стресс и сжатые от злости зубы командовали мной. Несла вперед не столько вера в хорошее, сколько упрямство, нежелание мириться с судьбой. И, значит, не зря был противный Фредерик и никчемно потерянная девственность, не зря его веревки, кусачие рыбы, гадостные эмоции, обиды. Хотя бы потому уже не зря, что после встретился Кей.

«Видел бы ты их сейчас… – это я ему, любимому, – …мою родню».

Не пригодились уроки ножевого боя, но они укрепили дух, не позволили сломаться в самом конце, когда было страшно.

В Катлане собирали у праздничного столба столы, покрывали их скатертями и снедью. Поднимался и коричневел в печах хлеб, жарились пирожки, бурлило в котлах мясо. Мать бы попросила помочь, а я попросту не могла – выдохнула что-то черное из себя, опустела и устала. До апатии, до тишины в голове, до странного ровного безразличия. Это мой день, имею право…

Уже начало темнеть, когда уселись за столы. Меня у леса отыскал десятилетний Жбан, сказал – потеряли. Пришлось вернуться. И теперь я впитывала глазами, ушами и ноздрями то, «ради чего». Ароматный вид похлебки, улыбающееся сквозь усы лицо отца, цветочную вышивку на скатерти. Взгляд мамы – светлый, чуть усталый. Она переволновалась прошлой ночью, как и все. Крош уже мял в руках краюху, Атон ухаживал за соседской девчонкой Литой. Лита светловолосая, голубоглазая, чуть конопатая, уже сейчас очень симпатичная, а через пару-тройку лет превратится в настоящую красавицу. Ладная будет пара.

Я вдруг подумала, что уже не увижу этого, потому что уйду. Отыщу путь назад, объяснюсь с родными – поймут, – и подамся назад в Пайнтон, к Кею. Как-то найду дорогу. Потому что уже отвыкла от деревянной посуды и «надышалась» вдруг полями, насмотрелась на туман по утрам, набегалась к озеру. Слишком долго я пробыла на Уровнях, стала другой.

Сколько было съедено пирожков, сколько выпито чарок – не сосчитать. И никто не спрашивал про «Гила» – зря волновалась. Гонец вдруг стал частью того прошлого, которое не хотелось ни вспоминать, ни обсуждать. Киреи умели радоваться тому, что есть, а погрустить о том, что ушло, как говорили, всегда успеется. Уже темно, свежо, столы освещают луна и приделанные по периметру факелы. Со своего места я незаметно поднялась тогда, когда увидела, что Дьян отошел поодаль, чтобы покурить. Приблизилась – мне кивнули, – достала из кармана янтарные бусы.

– Возьмите, не пригодились.

Могла бы сама вернуть Маре, но лучше через Старейшину.

– Не хорошие? Не понравились?

Кудлатый глава хмурился сквозь дым.

– Варви отказалась от подарков. Просто так помогла.

Они все видели, что трава стояла, будто и не мяли. Ни поломанных веток, ни втоптанных цветов, ни отпечатков подошв.

В глазах под кустистыми бровями удивление – не ожидал.

– И еще… – добавила я как бы невзначай, – это она дождь утром сделала. Призвала грозу. Иначе все бы погорело.

Я знала это наверняка. И, видно, прозвучало это так, что усомниться мой собеседник не вздумал.

– Вот же как, – Дьян качнул головой, а в глазах сожаление – мол, сколько лет мы ее сторонились, старуху эту, а она… Вон оно как.

Я собиралась уйти, когда он попросил:

– Ты, это… сходи к ней. Передай, что мы в селе ее всегда ждем. С поклоном. Ее и Агапа.

– Передам.

Это большая честь, когда Старейшина приглашает с поклоном. Это уважение длиною в жизнь.

Передам. Но уже не сегодня.

(Matthew Mayer – Touch)

Я ушла спать. Еще гудел снаружи пир, еще тянулись и звенели песни.

Вот и конец главы, начавшейся плохо, но закончившейся хорошо. Моя комната пахла деревом, старой тканью, полевыми цветами, стоящими на столе. Одеяло ласковое, знакомое; мягко тикали секунды.

Я расслаблялась. Размягчался внутри меня боевой каркас, оплавлялась и растворялась сталь невидимых доспехов. Дальше можно без боевого клича, без нервов – канатных тросов. Дальше можно «просто». Конечно, впереди неизвестность, но один из раундов собственной жизни я выиграла. И никакая честь или слава не заменят уютно свернувшегося внутри покоя – бархатного, невесомого. Самый лучший день, когда все здоровы и живы, когда все хорошо не когда-то потом, а именно сейчас.

Выдохнула еще раз, успокоилась, закрыла глаза.

Подумала, что надо бы использовать это время, чтобы отыскать путь в Пайнтон. Но уже не осталось сил.

И потому я мысленно завернулась в светящееся одеяло, сделалась маленькой точкой. Перестала существовать для любого из миров. Уснула.

Мир Уровней. Пайнтон.

Кей.

(Phil Rey – Follow Your Heart)

Спроси кто-нибудь Кея про худшую ночь в его жизни, далеко ходить бы не пришлось – эта. Та, которую он провел на лавке в парке, корячась в неудобной позе на досках. В два накрапывал дождь и не на шутку разошелся ветер, в три пристал наглый молодняк, состоящий из трех молодых людей. «Дядя, дай закурить… Дядя, покажи, что в бумажнике…»

«Закурить» он дал так, что двое тащили прочь третьего. Мелкорослые пьяные сосунки – думали, если без ножа, то беззащитен. Ошиблись.

А вот нож было жалко – все утро Кей злился. Чувствовал себя то полным лохом, которого зачем-то провели Информаторы, то нерадивым новобранцем, толком не разобравшим приказа. Тетка в комиссионке накануне хапала добро жадно, как голодный спрут: нож, фонарь, палатку, навигатор. Не почуралась даже забрать пистолеты. Дала за все смешную цену – он согласился и сгреб выплату лишь ради того, чтобы избежать вопросов. Выручку, скрипя зубами, сунул нищему – на этот раз другому, не пьяному, но воняющему мочой.

И после спал, как бездомный.

К утру продрог и ничуть не выспался. Болела шея; хотелось жрать.

Ел он, ощущая себя вором, в магазинах – там, где выставляли на прилавок «сэмплеры» – резаные ломтики сыра, хлеба, колбасы. Пихал в рот по несколько штук разом, выбрасывал зубочистки, запивал дармовым морсом, стоящим там же для вкусовой пробы. Шел к следующей лавке.

И каждый раз набирал решетку в каждом встреченном телефоне-автомате. Чтобы, сжав от злости челюсти, выслушать тишину.

Информаторы, которых он хотел спросить «какого черта?!», не отвечали.

Развели по полной …

«Или нет?» – сомневался спустя какое-то время. Не все отдал? Но осталась несущественная малость: запасная пара носок в рюкзаке, чистые трусы, кусок мыла, зубная паста и щетка. Собственно, сам рюкзак. Разве он имеет ценность?

Мочился Кей, как пьяница, страдающий недержанием, в кусты; пил, когда мучила жажда, из парковых фонтанчиков.

Хоть от обезвоживания не сдохнет. А вот от голода… Или быстрее от ярости?