Лиза Хилтон - Ультима

Обычно слабое место всех подделок – границы полотна. Так их обычно и вычисляют. Ли очень осторожно подобрался к «Девушке с веером» поближе и тщательно навел резкость. Серьезные работы обычно находятся на сигнализации, чтобы любопытные посетители не подходили слишком близко. По направлению к выходу раздался стук каблуков. Я постаралась прикрыть собой Ли, снова раскрыла альбом и опять оказалась нос к носу с Маккензи Пратт, которая заглянула в галерею из коридора. Она приподняла темные очки и пристально посмотрела на меня. На фоне комков туши на ресницах глаза казались почти бесцветными и напоминали крошечные ядовитые цветы.

– Ой какие мы прилежные! – воскликнула она.

Не подав виду, я кивнула и уткнулась в книгу. Больше я на американку не смотрела, но, пока Ли делал снимки, издалека чувствовала на себе ее подозрительный, злобный взгляд.

Изначально Ли планировал прийти в музей еще раз на следующее утро, но теперь ему уже не терпелось попробовать композицию. Работая по фотографиям и иллюстрациям из каталога, он быстро набрасывал карандашом один эскиз за другим в альбоме формата A2, каждый раз немного изменяя перспективу и позу натурщицы. Линии были настолько четкими и уверенными, что, глядя на очередной эскиз, я с трудом могла поверить, что это не Гоген. Ли оказался настоящим мастером.

– Ли, – спросила я у него, когда мы сделали перерыв на чашку теплого чая «Липтон», – почему ты не пишешь свои картины? Ты же потрясающий художник! Ты способен на большее!

– Платят хорошо, – пожал он плечами, убирая карандаш за ухо. – Да и что мне делать? Да, я умею рисовать. В принципе я могу нарисовать все, что угодно. Но настоящая живопись никого больше не интересует.

– Но…

– Я привык. Уже не переживаю, – доверительно добавил он по-английски, и его рука снова запорхала над бумагой.

Это точно, переживать теперь нужно мне.

Мы заказали обед в номер да Сильвы. За едой я рассказала свое видение провенанса, объяснив, что мне понадобится для каждого этапа нашей легенды, которую я придумала. Ли добавил, что ему нужно будет смешивать краски с воском, и показал да Сильве крупные планы из музея – тончайшие слои краски, за счет которых картина, казалось, светилась изнутри, но да Сильва даже не взглянул на «Девушку с веером». Итальянец казался рассеянным, все время смотрел на телефон и вертел свой золотой «Дюпон». Ли быстро съел все, что было на тарелке, аккуратно сложил салфетку, извинился и сказал, что ему нужно работать. Все движения китайца были спокойными и точными, совсем как его рука, когда он рисовал.

– Покурим? – предложила я.

– Нет, на улице слишком холодно, не пойду.

– Выпьем?

– Конечно.

Я нашла мини-бар, сделала ему джин-тоник, а себе взяла бренди.

– Что случилось? Ты какой-то нервный.

– Мне надо вернуться в Рим.

– Я думала, ты на больничном.

– До июля. Но дело не в этом.

– Жена?

– Да.

Я подумывала предложить ему потрахаться. Ну как еще согреться холодной ночью в Эссене? Да и чем еще люди занимаются в командировках – опустошают мини-бар, а потом удаляются в одиночество безликих гостиничных номеров? И тут я наконец призналась себе, что думаю о Ромеро с тех самых пор, как впервые увидела его тем летом на озере Комо. Я до сих пор помнила его обтянутую рубашкой мускулистую грудь. Конечно, это не мешало мне придумывать способы убить его. От него веяло холодом, равнодушием ко всему, кроме следующего необходимого действия. Он быстро считывал людей и ситуации – стрелок в доках, мальчишка в Танжере. А еще я видела его взгляд, когда он застрелил того мужчину в Албании. Эта история никак не шла у меня из головы.

– Ромеро?

– Ну что опять?

– Слушай… а вот когда тебе надо кого-то… ну сам понимаешь. Что ты в этот момент чувствуешь?

– Ты уже спрашивала.

– Да нет, я не про все это эмоциональное дерьмо. Я имею в виду физически. Что ты чувствуешь в теле?

– Зрение, – подумав, ответил он. – Я начинаю видеть по-другому. Слух обостряется. Как будто громкость прибавляют. Не знаю, я об этом раньше особо не думал.

Мне хотелось сказать ему: ты и правда такой же, как я. Я слышала, как ровно бьется твое сердце после того, как ты убил того марокканского парнишку. Хотя, может, в этом и нет ничего особенного. Может быть, нас роднит лишь то, что мы делаем вещи, о которых другие люди только думают.

– А ты? – спросил он.

Я ответила не сразу. Подошла к окну и посмотрела на грязные сугробы внизу, под окнами нашего четвертого этажа.

Читальный зал Пиктона в Ливерпульской библиотеке закрывался в восемь, значит до ближайшей автобусной остановки у нашего дома я добралась часам к девяти. Обычно я ходила в библиотеку каждый день после школы не только потому, что там было тепло и тихо, но еще и из-за огромных колонн на изогнутом фасаде, золотисто-зеленых настольных ламп, стоявших на полированных викторианских столах, тихого шарканья ног библиотекарей, толкавших перед собой тележки с книгами между стеллажами. Зайдя туда, я сразу чувствовала себя другим человеком – серьезным, важным.

Кажется, мне было шестнадцать. Это случилось примерно за год до того, как я навсегда уехала оттуда. «Теско» уже закрылся, бомжи укладывались спать в своих коробках. Обычно я переходила на другую сторону, чтобы не сталкиваться с ними. Иногда из вонючего тряпья вдруг высовывалась чья-то рука или кто-то подходил к тебе сзади, выпрашивая мелочь. Проход между супермаркетом и первым кварталом пролегал вокруг парковки позади магазина, быстрее дойти до паба можно было у мусорных баков. В ту ночь я услышала слабые стоны какой-то женщины и глухой звук удара, как будто что-то упало на контейнер на колесах. Сначала я подумала, что это вонючие бомжи чего-то не поделили друг с другом, но потом узнала визгливый голос собственной матери.

– А ну отдай! Не будь сволочью! Отдай!

Трое парней в толстовках зажали ее между двумя большими металлическими контейнерами. Всего лишь тощие подростки, лет по двенадцать-тринадцать. Решили прижать ее.

У одного из них в руках была ее сумка, и он дразнил мою маму: подносил сумку поближе, она тянулась за ней, но не успевала схватить и падала на колени прямо в грязную лужу. Жалкое зрелище!

– А что нам за это будет, миссис?

Они не пытались ограбить ее, просто решили поиздеваться, но, как только она упала, они вдруг испугались и разозлились, и тот, что повыше, пнул ее ногой в лицо. Она дернулась, ударилась подбородком об угол мусорного бака и скорчилась на земле, закрывая руками лицо.

– Вот тебе! Вот твое барахло! – крикнул один из них и вывалил содержимое сумки на землю. Раздался звон монет и глухой стук – на землю упал ее розовый зонтик.