Дженнифер Арментраут - Влюбись в меня

Рис поднял голову. Его губы блестели, щеки пылали. Не успел он сказать и слова, как я повторила свою мантру: «Я люблю тебя». Я говорила это снова и снова, пока мы не потеряли остатки самоконтроля. Я закинула руки за голову и вцепилась в изголовье кровати, чтобы удержаться на месте, когда он снова ворвался в меня, посылая импульсы во все уголки моего тела. Я снова рассыпалась на части, на миллион счастливых осколков, но на этот раз он кончил вместе со мной, запрокинув голову и простонав мое имя, что показалось мне невероятно сексуальным.

Кончив, он повалился на меня, тяжело дыша.

– Я не могу пошевелиться, – пробормотал он, уткнувшись носом мне в шею.

– Ничего.

– Я тебя раздавлю.

– И это ничего.

– Мне не понравится плоская Рокси, – усмехнулся он.

– Я и так довольно плоская, – заметила я.

– Да ты само совершенство, – ответил он и скатился с меня, ложась на спину. – Черт, малышка…

Открыв глаза, я повернула к нему голову. Одной рукой он закрывал глаза, а другой касался моего бедра, словно ему претила мысль о том, чтобы разорвать телесный контакт окончательно. Впрочем, вполне возможно, во мне говорили романтические фантазии, рожденные оргазмом.

– А знаешь, – сказала я, накрывая его руку своей, и обрадовалась, когда он тотчас перевернул свою руку ладонью вверх и переплел наши пальцы, – я бы тебя нарисовала.

– И даже сказала бы мне об этом? – поддел меня он.

– И даже велела бы тебе позировать голым, – ответила я.

Он убрал руку с лица и повернулся ко мне. На его губах заиграла легкая улыбка.

– Черт возьми, я обеими руками «за».

Примерно через час после того, как Рис ушел на работу, я поехала к себе. Было странно парковаться возле дома и входить внутрь. Не потому, что мне пришлось нажать на кнопку на новом брелоке, чтобы отключить систему безопасности, а затем включить ее снова, когда я переступила порог, и не потому, что я боялась входить в свою квартиру после того взлома.

Я и не думала о сталкере.

Нет. Дело было в коробках, которые стояли возле дивана, в стопке рисунков, лежавших внутри, в напоминании о том, что Чарли действительно больше нет.

Положив ключи на тумбочку, я подошла к коробкам. Мне ужасно захотелось развернуться, уехать обратно к Рису и спрятаться под одеялом, но нужно было с этим разобраться.

Я не могла отступить, ведь иначе мне было не справиться.

Расправив свою футболку с надписью «Я особенная снежинка», я вытащила первый рисунок.

Само собой, это была картина, на которой мы с Чарли сидели на скамейке спиной к зрителю, а вокруг нас стояли покрытые желтыми и красными листьями деревья.

У меня задрожал подбородок. Холст затрясся в руке. Произошедшее было несправедливо, но оно все же случилось – и я не могла ничего изменить.

Чувствуя, как слезы катятся по щекам, я подтащила коробку к дивану и села. Каждый рисунок отражал либо воспоминания о дружбе с Чарли, либо мое душевное состояние в тот момент, когда я его создавала. Было странно перебирать все прекрасные пейзажи, копаться в памяти и понимать, что плохого было немало, но в то же время были и светлые полосы. Например, как я видела Чарли. Мое отношение к нему не изменилось и после несчастного случая. Я по-прежнему считала его самым красивым из знакомых мне людей, как внутренне, так и внешне.

Разбирать картины было сложно, но еще сложнее оказалось отнести их в студию и перейти к другой коробке, где лежали наши фотографии в рамках.

Я не хотела отпускать Чарли. В этом и не было необходимости. Мне просто нужно было дойти до той стадии, когда при мысли о нем я бы чувствовала только радость.

Но для этого… Боже, для этого мне нужно было перестать цепляться за ненависть, отчаяние и печаль, которые терзали меня слишком долго. Вместо того чтобы извлечь урок из случившегося с Чарли и жить полной жизнью, я лелеяла в себе все эти мерзкие чувства. Они были как плесень, которая пожирает все на свете, как инфекция, от которой мне нужно было избавиться.

Поставив одну из фотографий на стол рядом с мольбертом, я взглянула на открытую дверь в коридор. Сама не понимая, что делаю, я вытащила телефон, вошла в спальню и остановилась возле двери шкафа.

Я вспомнила, что Рис сказал мне несколько дней назад, когда признался, как сложно ему было смириться с последствиями перестрелки. В день похорон он объяснил мне, что до сих пор не забыл о случившемся, хотя и пытался жить дальше.

Я знала, что мне нужно сделать, чтобы действительно начать отпускать всю боль и гнев, но ничего настолько сложного я в жизни не делала.

Открыв дверцу шкафа, я опустилась на колени, положила телефон рядом и принялась разгребать одежду, которую обычно просто бросала на пол, вместо того чтобы складывать аккуратно, как Рис. Улыбнувшись, я вытащила джинсы и отбросила их в сторону. Если бы мы с Рисом действительно стали жить вместе, мне точно больше не пришлось бы переживать из-за бардака в шкафу.

И это было круто.

Нужные джинсы я нашла не сразу. Мне понадобилось раздвинуть все висящие на плечиках футболки и забраться в самый дальний угол шкафа, чтобы разыскать те джинсы, которые были на мне в вечер, когда Генри пришел в бар. Подняв их с пола, я задумалась, как они вообще оказались так далеко.

Сев на пол, я порылась в кармане и нащупала визитку. Когда я вытащила ее, у меня по руке пробежал холодок. Я нахмурилась и уставилась на заднюю стенку шкафа. Я никак не могла понять, почему в нем вечно царит такой холод.

Я взглянула на визитку и покачала головой, не в силах поверить, что у Генри вообще они были. Серьезно? «Привет, я вышел из тюрьмы, держи мою визитку!» Но если я правильно помнила, это была визитка той же самой автомастерской, которой управлял его отец, когда мы учились в школе.

«Вряд ли он действительно хотел навредить Чарли».

Слова Риса пронеслись у меня в голове, и я впервые за долгое время вспомнила о слушаниях по досрочному освобождению, о суде и обо всем, что случилось с того вечера до этого самого дня. Мне было сложно это признавать, но Генри ни разу не попытался оправдать свои действия. Не было ни дня, чтобы он не показывал свое раскаяние, причем это раскаяние казалось искренним. Помню, на суде он плакал. Не когда зачитали обвинительный приговор и не когда огласили его наказание, а когда он пересказывал события того вечера.

Генри плакал.

И тогда я ненавидела его за это. Я не хотела видеть его слезы и не понимала, почему он вообще плачет, если именно он покалечил Чарли. Но теперь я осознала, что дело было не только в этом. Все это время я винила себя и выплакала целое море слез. Думая о Генри, я всегда думала о своей роли в случившемся.

На мгновение я зажмурилась и попыталась представить, как бы Чарли отреагировал на то, что я собиралась сделать: был бы он расстроен этим или повернулся бы ко мне, чтобы сказать: «Ну наконец-то!». Я вздохнула, затем набрала напечатанный на визитке номер.