Татьяна Устинова - Сразу после сотворения мира

– А из-за Федькиного! Он над этим кобелем трясся, чуть не целовался с ним! А его – чпок! И пристрелили! – Женька сделала движение, как будто нажимала пальцем на курок, и захохотала. – Уж как он над ним убивался, над кобелем этим! А я его жалела, ой, жалела! Кто ж, говорю, Феденька, эта гадина, что собачку твою укокошила? Утешаю, а у самой от смеха глаза лопаются! Ой, не могу, умора!..

Плетнев посмотрел на нее. Она на самом деле веселилась.

– Только со Степанычем они так и не поссорилися! А я думала, Федька-то за кобеля все зубы старому хрену повыбивает! Слабак он и скот последний, вот он кто! Я б ему такой женой была, во сне не приснится!..

– Это точно, – согласился Плетнев. – Такая жена во сне не приснится. Кто застрелил собаку?

Женька фыркнула, покрутила головой и одернула сарафан. Она пришла в себя очень быстро.

– А тебе-то что за дело? Или тоже станешь судом грозить? Ты хоть тыщу раз скажи, что я дура, а я умная, понял?! Все по-моему шло, и вышло бы, если б ты у нас не нарисовался, принесло тебя!..

– Кто застрелил собаку?

– Пошел ты к такой-то матери!

– Хорошо, – согласился Плетнев.

В глазах у него плавали зеленые и оранжевые круги, как сто лет назад, когда его ударили суком по голове, приняв за медведя. Только на этот раз они плавали не от полена, а от ненависти.

– Хорошо, – повторил он. – Значит, мирное урегулирование вопроса отменяется.

– Чего?

– Поехали в отделение. По дороге заберем Терезу Васильевну. Давай поднимайся, поедем!..

На Женькином лице опять возник страх. Он возник где-то в районе лба, который сразу повлажнел и растекся по щекам и носу. Лицо стало бабьим, некрасивым.

– Не поеду я в отделение, чего мне там делать-то…

– Тебе – нечего, а я скажу, что видел, как ты украла у Терезы драгоценности. Дом обыщут, все найдут. А дальше разбирайся с ней сама.

– Как… разбирайся?

Плетнев пожал плечами:

– Мне наплевать. Как хочешь. Только засудит она тебя, это уж точно.

– Как засудит?! Миленький, дорогой, не хочу, не надо! Не надо меня судить, не надо в отделение! Я все, все так отдам, я же понимаю, что это нехорошо!.. Ну, не могу я в тюрьму, не хочу, не буду!..

И она опять поползла по траве к Плетневу, и руки протянула, и зарыдала бурно.

Он присел на корточки и взял ее за плечи. Осторожно взял, брезгливо, стараясь не делать лишних движений, чтобы еще больше не запачкаться.

– Кто убил собаку? – глядя ей в лоб, повторил он. – Ты мне рассказываешь, мы идем к «газпрому», ты говоришь, что нашла украшения в траве или под деревом, и никто не пишет никаких заявлений. Поняла?

– Да чего тебе собака-то эта? Человек пропадает, в тюрьму сажают, а он заладил – собака, собака!

– Это ты-то человек, который пропадает?!

Женька горестно кивнула.

– Виталька ее застрелил, – сказала она и шмыгнула носом. – Я его попросила, он и убил. Для меня любой мужик чего захочешь сделает! Только Федька, козлина вонючая, все упирался!.. Получил бы он свое, если б не ты!..

Плетнев отпустил ее и поднялся с корточек. Вытер ладони о джинсы, сверху посмотрел на нее.

– Ты хотела поссорить Федора с егерем и попросила Виталия застрелить собаку. Так?

– А чего старикашка про меня разные слухи гадкие пускал? – Она опять завелась, сразу на высоких оборотах. – Я плохая, а Федька, стало быть, хороший!.. Вот я Витальке-то и сказала, чтоб он собаку завалил! Он в тулуп и малахай старикашкин нарядился, пошел да и пристрелил! Я думала, Федька тут старикашке всю морду расквасит, а может, и убьет, а он тюха-матюха! Тьфу, а не мужик оказался!..

– Он спрашивал тебя, зачем нужно убивать собаку?

– Виталька-то? Не, не спрашивал! А ему чего? Я попросила, он и сделал! Он для меня что хочешь сделает!..

– Это я знаю, – сказал Алексей Александрович.

– Ничего ты не знаешь!

Он подумал немного. Думать получалось у него лучше всего.

– Про Любину историю, которая с ней в городе случилась, он тебе рассказал? – Плетнев спрашивал наобум, но почему-то в ответе был уверен.

– Во проститутка, да? – Женька обрадовалась. – Это ж надо такому быть – сама служанка, а под хозяйского сына легла! Разве порядочная девушка так поступит? Да еще матери потом в подоле принесла, дура!.. И такую шлюху Федька обхаживал, а на меня…

– Откуда Виталий узнал?

Женька махнула рукой. Ей хотелось дальше рассказывать про шлюху Любку.

– Он в том доме охранником, что ль, одно время служил или уж не знаю кем. Ему там мужики рассказали, все же знали! А она-то, она-то!.. Думала, никто ни ухом, ни рылом!.. Я так хохотала, когда мне Виталька рассказывал, чуть живот не надорвала!

– Пошли, – велел Плетнев. – Доставай украшения, и пошли.

Она моргнула и вновь заголосила, громко, по-деревенски:

– Миленький, хороший, может, не надо, а?.. Может, так обойдется?

– Не обойдется.

– А я тебе пригожусь! – истово сказала Женька и поползла к нему. – Что ни пожелаешь, я на все согласная, я тебе отслужу по-всякому.

Алексей Александрович ни с того ни с сего поддал ногой ведро. Женька ахнула. Ведро отлетело довольно далеко, ударилось о яблоню так, что с нее упало несколько яблок, и сад удивленно дрогнул.

Потом повернулся к Женьке. Она отпрянула в страхе и вскочила на ноги.

– Мы сейчас пойдем к Терезе Васильевне, а потом к Любе, – тихо сказал Алексей Александрович. – И ты будешь просить у Любы прощение. Я тебя заставлю!..

В сумерках явилась Элли.

Плетнев качался в качалке, отталкивался ногой, размышлял и не хотел никого видеть.

Он очень надеялся, что она придет, и не хотел ее видеть. День у него получился очень трудный. Трудный и нескладный.

– Люба прибегала, – сообщила она издали. Плетнев кивнул, глядя в сторону.

Элли подошла, постояла, а потом толкнула качалку.

– Привет, – сказала она.

Плетнев опять кивнул.

– Люба говорила, что ты за шиворот приволок к ней Женьку. Что Женька рыдала, а ты был в бешенстве. Ты что, на самом деле заставил ее просить у Любы прощение?..

Плетнев молчал, качалка поскрипывала.

– Еще Люба сказала, что ты отвез Женьку в Тверь и она забрала заявление.

– Во всем этом нет никакого смысла, – произнес Плетнев. – Вообще никакого!

– В чем нет смысла?

– Ни в извинениях, ни в заявлении!.. В заявлении было написано, что он ее изнасиловал как раз в ту ночь, когда мы толкали мотоцикл и пили виски. Федора бы и так отпустили, даже если б она и не забрала его. Извинения не нужны ни Любе, ни Женьке!.. Женька все равно ничего не поняла. Она поняла только одно – если бы не я, у нее все получилось бы! Она всю дорогу грызла себе кулаки. От злости. Я никогда не видел, как человек от злости грызет руки.

Элли длинно вздохнула и села рядом.

– Ты хотел, чтобы она… осознала? Изменилась? Стала хорошей, веселой девушкой? Идиллии не бывает, Алеша. – Плетнев уставился на нее. – Она недостижима.